Ариэль Шарон (Из книги Давида Шехтера «Рядом с премьер-министрами»)

Он никогда не останавливался, лишь кивком головы отвечая на приветствия, не задерживался возле журналистов. Арик всегда спешил, будто бы впереди его ожидало какое-то важное событие. Но лидеру потерпевшего сокрушительное поражение Ликуда спешить было некуда. Просто такой уж характер у Шарона — он все делает решительно, с уверенностью в том, что нынешняя задача — самая важная и решить ее надлежит быстро и эффективно. День за днем наблюдая за Ариком — не только, естественно, за его проходами по коридорам кнесета, но и в парламентской работе: на заседаниях комиссий, выступлениях с трибуны, участии в прениях, я не мог не отдать должное этой уверенности, этому отсутствию — конечно же внешнему — сомнений в том, что дело, которое ты делаешь сегодня — главное. Мне казалось, что кличка Шарона — «бульдозер» — действительно как нельзя лучше отражает его характер — этакая стальная машина, которая невзирая ни на что, идет к поставленной цели. И вот однажды, декабрьским вечером 1999 года, когда в зале заседаний кнесета шло последнее обсуждение госбюджета на следующий год, передо мной предстал совершенно другой Арик.

Парламентская фракция Исраэль ба-алия отказалась поддержать бюджет, что было грубейшим нарушением коалиционной дисциплины. Но иначе поступить мы не могли — после многочасовых переговоров с тогдашним министром финансов Байгой Шохатом и самим премьером Бараком бюджет министерства абсорбции был все-таки урезан на 70 миллионов шекелей. Причем урезан именно в параграфах, касавшихся деятельности репатриантских общественных организаций и помощи частным бизнесам новых граждан страны. Депутаты Исраэль ба-алия, как представители людей, по которым наносился этот удар, сочли совершенно неприемлемым поддержать такой бюджет и в знак протеста решили не участвовать в голосовании по нему. Вся фракция демонстративно уселась в депутатском буфете и мирно ужинала, не обращая внимания на бурные дебаты, шедшие в соседнем зале. Мы сдвинули два столика и удобно расположились в самом центре буфета. Спустя несколько минут к нам подсела депутат от Рабочей партии Яэль Даян — дочь Моше Даяна. В тот момент она испытывал к мятежной фракции самые теплые чувства, ведь пост министра абсорбции занимала Юлия Тамир — политический соперник Яэль, также претендовавшая на роль первой дамы Рабочей партии. Наша критика бюджета касалась и Тамир, не сумевшей отстоять репатриантские организации. А любой афронт по отношению к Тамир играл, естественно, на руку Даян. Тут в буфете появился Арик, стремительно подошел к нашему столику и уселся на свободное место рядом со мной.

Я, честно говоря, ожидал, что появление Арика станет для Яэль поводом откланяться. В израильском кнесете не было двух больших антиподов — крайне правый Арик и крайне левая Даян. Он не желал отдать арабам даже одного сантиметра земли, она неистово добивалась немедленного мира с палестинцами и передачи им всей Иудеи с Самарией. Он при каждом удобном случае повторял, что Арафат — это враг, более того — военный преступник. А она при первой же возможности шастала в гости к главарю автономии. Арик — примерный семьянин и однолюб, Яэль — рупор представителей нетрадиционной ориентации, притаскивавшая эту братию в кнесет.

Но Яэль не только не ушла, а завела самую что ни на есть душевную беседу с Ариком, быстро перешедшую в обмен воспоминаниями. Оказалось, что они вместе воевали в войну Судного дня, провели чуть ли не в одном танке несколько недель в Синае, и Арик подробно описал, какой замечательный ужин приготовила Яэль буквально из ничего в один из самых тяжелых дней войны. «Она буквально спасла нас от голодной смерти», — прочувствованно сказал Арик.

Я смотрел на двух этих людей, которые с нескрываемой нежностью вспоминали совместное прошлое — битвы, споры, общих друзей, и не верил собственным ушам. А когда Арик рассказал, что был свидетелем на свадьбе у Яэль, удивления не скрыл даже обычно сдержанный Щаранский. И вот эти люди, которых, как мне казалось, разделяла пропасть, имели, оказывается, и общее прошлое и многочисленных общих знакомых, и явно испытывали друг к другу глубокое уважение!

Я понял в тот вечер, как все же много общего у израильтян, принадлежащих к самым противоположным политическим лагерям, денно и нощно проклинающих друг друга. Собственно, великой мудрости в столь нехитром выводе не содержалось, но одно дело — понимать это абстрактно, а другое — убедиться лично, да еще на таком примере! Беседа Шарона с Даян продемонстрировала мне, что клей, скрепляющий израильское общество, разрываемое внутренними конфликтами и распрями, на самом деле очень крепок, и расчеты врагов разорвать нас изнутри обречены на провал. И еще я понял, как все же толерантны коренные жители страны. Ведь мы, вновь прибывшие, не имеем этого общего прошлого, общих поражений и побед. Мы должны быть для них чужими и, если быть до конца честными — по большому счету чужими и являемся. И все же они принимают нас, пусть не всегда на равных, но принимают в свой круг, не давая в большинстве случаев почувствовать этой непохожести. В тот вечер Арик и Яэль — соль земли Израиля — разговаривали с нами, политическими представителями новых репатриантов, на равных, как со своими. И, кстати, не только в тот вечер. Но тогда, в буфете кнесета все утверждения о ксенофобии израильтян, об их неприязни к новеньким были еще раз — и решительно! — опровергнуты на моих глазах.

В ходе предвыборной кампании 2001 года произошло несколько историй, порой смешных, порой забавных, а порой и достаточно грустных. Я приведу лишь некоторые, поскольку они характеризуют людей, которые играют важную роль в израильской политике и журналистике.

Эта история об Ариэле Шароне. В огромном здании тель-авивской штаб-квартиры Ликуда — «Мецудат Зэев» («Твердыня Зэева» — в честь Зэева (Владимира) Жаботинского) функционируют всего два лифта. Здание было построено много лет тому назад, его проектировщики не учли тенденций развития израильского общества и не предусмотрели ни подземного паркинга под зданием, ни даже мало-мальски нормальной стоянки возле него.

Сегодня в штаб-квартиру Ликуда ежедневно приезжают сотни людей, а имеющаяся стоянка рассчитана всего на пару десятков автомашин. Но если эту проблему еще как-то можно решить за счет кошелька активистов, вынужденных парковаться на близлежащих частных стоянках, то проблема лифтов намного сложнее. Два лифта совершенно не справляются с нагрузкой, и посетителям «Мецудат Зэев» приходится подолгу простаивать в лобби, ожидая своей очереди. Кто помоложе и посноровистей, идет пешком. Но тем, кто из-за возраста или состояния здоровья не может карабкаться по узким лестницам «Мецуды», приходится ждать. А в период предвыборной кампании, когда на счету буквально каждая минута, потеря драгоценного времени в особенности возмущала многочисленных посетителей. И все же, несмотря на их недовольство, в преддверии каждого приезда Шарона агенты службы безопасности оккупировали один из лифтов и держали его на первом этаже в состоянии готовности. Опросы общественного мнения предвещали Шарону победу, и служба безопасности ШАБАК охраняла его уже не как лидера оппозиции, а как премьер-министра — со всеми вытекающими из этого неудобствами для окружающих. Поэтому уже за полчаса до прибытия Шарона лифт занимали два телохранителя, очередь в холле резко увеличивалась, а нервная температура стоящих в ней доходила до точки кипения.

Я в таких очередях не стоял, предпочитая им разминку на лестнице, хотя подниматься приходилось на десятый этаж, где находился «русский» штаб. Тем не менее несколько раз мне довелось наблюдать прибытие Шарона. Окруженный телохранителями, он подходил к лифту и всегда — подчеркиваю всегда! — громко извинялся перед стоящими в очереди за то, что заставил их ждать. Никто, собственно, к Арику претензий не высказывал, поскольку оккупация лифта проводилась службой безопасности, и он не имел ней никакого отношения. Извинение Шарона не было рассчитано на публику и не являлось вежливостью политика перед выборами, цена которой зачастую — ломаный грош. Будущий премьер действительно чувствовал себя неудобно и, что самое главное, не считал ниже своего достоинства извиниться перед простым народом. А вот это уже дорогого стоило.