Хотя и еврей, но преблагородный человек!

Сведения о первой половине жизни Ноткина (ум. 1804) довольно скудны. Он родился в городке Шклове, что на Могилевщине, относившемуся до раздела Польши 1772 года к Речи Посполитой, но год рождения Ноткина даже предположительно неизвестен. Долгое время он был купцом в Могилеве и за плодотворную коммерческую деятельность получил от польского короля чин надворного советника. Первое документальное упоминание о «еврее Ноте» связано с Витебском и относится к 1770 году.

Затем он становится компаньоном русских купцов и в начале 1780-х годов ведет большие торговые дела в Москве, а с 1788 года, в русско-турецкую войну, занимается поставками для армии «великолепного князя Тавриды» Г.А. Потемкина. Вот что говорит об этой стороне его деятельности Зорич: «Cлужил Отечеству со всевозможным усердием; употреблен будучи по секретным комиссиям, неоднократно рисковал потерять жизнь; поставлял для войск провиант и фураж, а на фронт и гошпитали потребную провизию в такое время, когда никто другой кроме него и приступить не хотел». Внезапная смерть Потемкина привела к банкротству Ноткина, поскольку он не смог добиться от казны возврата причитавшейся ему суммы (около 200 тысяч рублей). Может быть, если бы этот еврей осенил себя крестным знамением (как это сделали некоторые расчетливые его соплеменники), деньги бы ему в конце концов вернули. Но Нота Хаймович избрал иную стезю: он остался иудеем, «еврейским печальником», остро переживающим боль своего народа и действующим ему во благо! Он по существу стал родоначальником русско-еврейской интеллигенции...

Но вернемся к его биографии. После кончины Потемкина Нота возвращается в родной Шклов. С незапамятных времен там жили евреи, составлявшие более 47 % всего населения. По словам историка Д. Шифмана, город сей являлся «метрополией русского еврейства» и стал как центром раввинской учености, так и средоточием распространения научных знаний и идей хаскалы (еврейского просвещения) в России. Здесь работала ешива, была открыта большая каменная синагога, велись бурные диспуты между хасидами и так называемыми шкловскими мудрецами о сущности веры.

Однако главой и хозяином Шклова стал в то время уже знакомый нам граф Зорич. Ноткин стал его финансовым советником. Бывший фаворит жил здесь этаким местным царьком с многочисленным двором, царскими выездами и балами, театром, где ставились французские оперы и итальянские балеты. Деньги он проматывал огромные. Нечистый на руку карточный шулер, безалаберный и невоспитанный, привыкший к исполнению всех своих прихотей, этот, как его называли, «шкловский деспот» любил, чтобы перед ним лебезили и не терпел препирательств. Особенно роскошествовал Зорич на празднествах по случаю окончания основанного им Шкловского благородного училища. Вот, что говорит о роли Ноткина в организации сего торжества писатель М. Алданов в своем произведении (части трилогии) «Девятое Термидора»: «Пышно отпраздновал Семен Гаврилович школьный выпуск 1792 года. К тому времени было почти отстроено и развернулось овальным полукругом, в шестьдесят сажен длины, на правом возвышенном берегу Днепра новое трехэтажное здание училища. Нота Ноткин, министр финансов Зорича, раздобыл для графа большую сумму денег, и воспитанникам была сшита новая парадная обмундировка». Известно также, что Нота доставил Зоричу из Саксонии великолепный фарфоровый сервиз стоимостью в шестьдесят тысяч рублей.

То, что Ноткин потрафлял сиятельному «шкловскому деспоту», было бы в наших глазах извинительным: ведь на дворе все-таки стоял тогда монархический и чинопочитающий XVIII век. Но есть одно труднообъяснимое на первый взгляд обстоятельство. Дело в том, что Зорич жестоко издевался над еврейским населением Шклова. Его юдофобство было поистине преступным: граф лишал евреев имущества, другими словами, как потом жаловались они императору, «оставил без платежа один только воздух». Но Нота, зная об этом, прибегал к его помощи, связям и влиянию, так как рассчитывал привлечь внимание высших властей к нуждам своего народа.

24 мая 1797 года Зорич отправил Ноту в Петербург с письмом к генерал-прокурору князю А.Б. Куракину. В письме он просил Куракина принять Ноткина под свое покровительство и вознаградить его за труды. Речь шла о возврате денег, а Нота Хаймович, воспользовавшись моментом, подал на рассмотрение влиятельного царедворца подготовленный им «Проект о переселении евреев колониями на плодородные черноморские степи для размножения там овец, земледелия и прочего: там же заведения по близости черноморских портов фабрик суконной, прядильной, канатной и парусной, на коих мастеровые люди были бы обучены из сего народа». В этом документе, говоря о российском еврействе, Ноткин проявляет завидную образованность: видно, что он использовал и творчески переработал опыт законодательств многих стран галута, в частности Австрии и Пруссии, где всячески поощрялись занятия евреев производительной деятельностью. Замечательно, что в сем проекте он первым в России высказывает мысль об использовании евреев как промышленных рабочих. Говоря о необходимости постепенного устранения евреев от винных промыслов, он ратует за их приобщение к сельскому хозяйству, разрушая миф об органической непригодности иудеев к труду на земле. При этом он апеллирует к ветхозаветным временам: «Употребленные к сему [cельскому труду] евреи от рук своих возымеют себе пропитание…, подражая древним праотцам своим, государству со временем немалую пользу принесут, и со временем необходимость их научит земледелием сыскивать хлеб».

Мгновенной реакции на проект не последовало, но его автор сделался известным и стал пользоваться влиянием в высших петербургских сферах. Показательно, что император Павел I знал и ценил Ноткина. За заслуги перед Россией он даровал ему богатое имение на Могилевщине.

Нота Хаймович вновь привлек внимание к своему проекту в 1800 году. Тогда Белоруссию посетил сенатор Г.Р. Державин, занимавшийся законодательством о евреях, и Ноткин познакомил его со своими разработками. Державин воспользовался его трудом, но (оговоримся!) в той лишь части, где предлагалось приобщить иудеев к общеполезной деятельности. В остальном же приходится признать, что великий стихотворец XVIII века снискал себе сомнительную славу сторонника принудительных, запретительных, репрессивных и «скулодробительных» мер по отношению к евреям. Подробно рассматривать взгляды Державина по сему вопросу мы не будем (они достаточно раскрыты в работах историков Ю. Гессена и М. Эдельмана и не являются предметом нашей статьи). Скажем лишь, что считаем излишним опускаться до полемики с нынешними национал-патриотами, выставляющими этого русского поэта чуть ли не жертвой еврейского заговора (См.: Олег Михайлов. Державин: ЖЗЛ, 1977).

Однако непримиримость позиций Державина и Ноткина выйдет наружу позднее. Поначалу же между ними установились вполне дружеские отношения. «Мне надобен такой человек, который бы имел подобные Вашим качества и не был ослеплен предрассудками и закоренелыми обычаями, столь ревностно желал, как Вы, всякого добра своей нации», — писал Державин Ноткину. Впоследствии поэт пригласил Ноткина участвовать в работе только что учрежденного императором Александром I Комитета для составления Положения о евреях (1802). Теперь радение об интересах евреев было вменено Ноте в обязанность — ведь он стал депутатом Еврейского комитета. Неужели осуществилась наконец его мечта, и он сможет ходатайствовать за своих соплеменников перед самим русским монархом?!

Ноткин перебрался в С.-Петербург (вместе со своим сыном Саббатаем). К началу 1803 года, когда в северную столицу съехались депутаты из всех кагалов, здесь уже обосновалась еврейская община в несколько десятков человек. И душой ее cтал, как значилось в общинной книге, «уважаемый и почтенный Натан Ноте из Шклова». Эта небольшая сплоченная группа вела еврейский образ жизни и даже содержала своего резника. Именно благодаря Ноткину евреи приобрели здесь и собственный участок на лютеранском погосте (позднее Волково кладбище), основав таким образом первое еврейское кладбище в Петербурге.

За время работы в Еврейском комитете заботы Ноткина о благе соплеменников тесно сплелись с деятельностью другого замечательного еврея — литератора Лейбы Неваховича (1776-1831). Любопытно, что Невахович в 1803 году издал книгу с характерным названием «Вопль дщери иудейской», затем он переложил ее на иврит под заглавием «Кол Шават бат Иегуда» и посвятил Ноткину, которого назвал «защитником своего народа». Примечательно, что это издание вышло в свет в родном городе Ноты Хаймовича — Шклове. В книге заключен горячий призыв христиан к толерантности по отношению к иудеям. Есть здесь строки, выражающие настроения и чувства всех российских евреев начала XIX века, под коими вполне мог бы подписаться и Ноткин: «Имя [иудей] учинилось поносным, презренным, поруганным и некиим страшилищем для детей и скудоумных... О, христиане, славящиеся кротостью и милосердием, имейте к нам жалость, обратите к нам нежные сердца ваши!... Ах, христиане!... Вы ищете в человеке иудея, нет, ищите в иудее человека, и вы без сомнения его найдете!... Клянусь, что иудей, сохранивший чистым образом свою религию, не может быть злым человеком». В концовке книги сквозил, однако, пессимизм: «Тако вопияла печальная дщерь Иудейская, отирала слезы, воздыхала и была еще неутешаема».

Представленное в Комитет «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных помыслов евреев, о их преобразовании и прочем», замешанное на явной национальной нетерпимости, не прибавило еврейским депутатам уверенности в радужном будущем. Ноткин был ошеломлен прямой антиеврейской направленностью «законотворчества» своего бывшего сотоварища. Он убедился, что сведения о быте и обычаях евреев, почерпнутые у Ноткина во время их сотрудничества, Державин перерабатывал таким образом, чтобы доказать зловредность «нехристей», ведущих якобы паразитический образ жизни за счет эксплуатации, спаивания, обирания и развращения христиан. Державин предлагал еще больше ограничить права евреев. А ведь сколько было говорено ему Ноткиным о реальном положении евреев в России — все без толку!

Вот как повествует об этом историк С.Е. Резник: «Нота Ноткин объяснял Державину, что основные массы евреев, скученные в городках и местечках бывших польских губерний, не находят приложения своему труду. Землей им владеть запрещено, работать на государственной службе тоже. Большинство из них — мелкие торговцы, ремесленники, корчмари, маклеры и всякого рода посредники, но для малоподвижной экономики края их слишком много. Живут они впроголодь, нещадно конкурируя между собой и с христианами, занимающимися такой же деятельностью. К тому же они бесправны и ненавидимы, чем пользуется местная администрация, за все требующая от евреев взяток и тем развращающая и себя, и их... В глазах окружающего населения, объяснял Нота Ноткин, евреи считаются богатыми и жадными, потому что они за свои услуги требуют деньги и знают им счет. К тому же слишком много евреев вынуждены заниматься винокурением и виноторговлей. Доходы от этого промысла идут помещикам, так как им и государству принадлежит винная монополия. Евреи-виноделы платят непосильную арендную плату и едва сводят концы с концами, но в глазах населения именно к ним уплывают все деньги, они «спаивают» народ. Нелепость этого навета очевидна: в коренной России, где не было и нет евреев, народ пьет не меньше и живет не лучше».

Ноткин решает парализовать юдофобское «Мнение...» Державина и в мае 1803 года посылает в Комитет свою Записку о преобразовании быта евреев. Между этими двумя документами — дистанция огромного размера! Ноткин в пику Державину ратует за уравнение евреев в правах с остальными подданными, дозволении селиться везде, где они могут приложить свой труд, об освобождении от обременительной двойной подати, получении права покупать и арендовать землю. Державин — за принудительное привлечение евреев к земледелию и фабричному труду, а в случае отказа за наказание вплоть до ссылки в Сибирь, «в вечную работу в горные заводы и без жены»; Ноткин же — за добровольное приобщение евреев к этим занятиям. Невозможно всех евреев превратить в земледельцев, пишет Нота в Записке, «...это нелепо. Нельзя всем вести одинаковый образ жизни. Евреи занимаются теми ремеслами, в которых другие не упражняются». Надо позволить им «в спокойствии сыскивать себе пропитание полезными трудами». И прежде всего, подчеркивает Ноткин, следует «образовать нечувствительным образом состояние сего народа, отвратить злоупотребления с его стороны, а главнейшим образом, уничтожить источник сих злоупотреблений — именно бедность». Запрет жить по деревням, считает он, бесполезен — куда же денутся тогда сто тысяч еврейских бедняков? А если переселять их в «пустопорожние земли», то откуда взять деньги на обзаведение и пищу? Да и кому там они будут сбывать свои сельскохозяйственные изделия? Он говорит также о необходимости общего образования евреев, выступает за открытие в каждом обществе еврейских школ с преподаванием общих предметов, в том числе и иностранных языков. Как сын своего Отечества, он отдает предпочтение преподаванию языка русского. Более того, толковых евреев, знающих русский язык, он предлагает всячески поощрять, определять на государственную службу и даже выбирать для работы в министерствах, не допуская при этом никакой дискриминации.

«Бесшумно и беспрерывно, спокойно и равномерно работает он в пользу русских евреев, — говорит о Ноткине историк Ю. Гессен. — Натан Ноте в течение ряда лет выкладывал перед правительством в своих проектах и письмах горе и слезы, извлеченные из глубин еврейской жизни. Знакомя правительство с нуждами еврейской массы, Натан Ноте посильно творил историю Положения 1804 года, и в этом его громадная заслуга».

Но позволительно спросить: а чем обернулось для иудеев России упомянутое «Положение об устройстве евреев» 1804 года? Да, с некоторыми одиозными мерами, предложенными Державиным, члены Еврейского комитета не согласились (не исключено, что известную роль сыграл здесь и контрпроект Ноткина). Но утвержденные в 1804 году законы были по-прежнему крайне жестокими: за евреями была официально закреплена черта оседлости, сохранялся запрет на аренду и покупку земли, им возбранялось жить в деревнях и селах, нести государственную службу и т. д. Так что в эпоху, которую А.С. Пушкин образно назвал «дней Александровых прекрасное начало», положение евреев так и осталось вовсе не «прекрасным», но бесправным и унизительным.

Нота Хаймович, по счастью, не дожил до принятия Положения 1804 года. Можно предположить, что оно вызвало бы у него разочарование. Ведь он свято верил, что разумное государство во главе с просвещенным монархом-реформатором — Александром Благословенным — может положить предел заскорузлой антисемитской ненависти и злобе.

Сохранилось семейное предание, рассказанное уже потомками нашего «еврейского печальника». Будто бы однажды дом Ноткина посетил сам Александр I. «Остановись!» — воскликнул вдруг Нота Хаймович, увидев царя. Государь спросил, что это значит. Тот объяснил, что счастье человеческое имеет границы и когда оно доходит до крайнего предела, то начинает убывать. «Счастье же мое с приходом Вашего Величества в дом, — продолжал Ноткин, — достигло своего апогея. Вот я и кричу ему: «Остановись!»

Конечно, непосредственно к Ноте Хаймовичу Александр I относился уважительно и благосклонно (именными указами то объявлял ему благодарность, то жаловал драгоценную табакерку, то осыпанный бриллиантами золотой), но не это было главным для Ноткина. Для него важнее прочего были интересы всего еврейства. А потому он едва ли был бы удовлетворен политикой своего кумира-царя, видя, как стонут и страждут иудеи под его скипетром. Когда его евреи несчастливы, не «Остановись!» впору было кричать Ноте, а громко взывать о помощи: «Караул!»...

Но безмолвно Петербургское еврейское кладбище... Здесь на могильном памятнике в первом ряду выгравировано: «Высокопоставленный и знатный господин Натан Ноте из Шклова». До вечного своего успокоения на кладбище, им же созданном, Ноткину, по счастью, не довелось узнать о бесплодности своей долгой вдохновенной работы.

Лев Бердников, США