— Гавриил Аронович, расскажите, что произошло в вашей творческой жизни в ушедшем году?

— Мне открылся пейзаж как способ разговора о еврейской душе. В прошлом году глаза как-то по-новому увидели травы — сухие и цветущие травы. Я присмотрелся к ним: каждая трава — это портрет. И увидел в них и меноры, и подсвечники. Пейзаж засветился. Я стал писать вечерние пейзажи, можно сказать — светящиеся. Дальше — больше. Отдельные цветы стали преображаться в меноры, в башенки для благовоний. Эту композицию я назвал «Ханука». Травы сами являются как бы светильниками. Среди них я поместил некоторые ивритские буквы, которые люблю с детства. Этим буквам в детстве, еще до войны, нас учил меламед. Мои любимые буквы — «алеф», «ламед» и «дайлет». Так стали складываться эти пейзажи. Я написал серию символических цветов, которые говорят и об одиночестве, и о печали. Есть цветы, которые выделяются своим одиночеством среди других растений. Для меня в них есть какая-то символика еврейской души. Так или иначе, мотив одиночества связан с еврейской ментальностью…

— Что для вас — «еврейская душа»?

— Для меня это очень важный вопрос. Не потому, что я еврейский художник, но в силу особенностей моей судьбы. Я жил в Черновцах, а это был еврейский город, где, по разным данным, проживало от 50 до 60% евреев. Я не идеализирую город своего детства и понимаю, что отношения между людьми там были самые разные, но, в общем, аура города была направлена на добро. Мой отец очень часто повторял фразу: «Евреи — дети милосердия, евреи — дети сострадания». Не было субботы, чтобы моя мама не носила кому-то корзины с продуктами. Мы были состоятельными людьми, но делали это не потому, что имели деньги. Это нельзя было не делать. И очень многие люди делали так же. И то, что во мне осталось, — это от тех людей, которых видел и знал. Я сейчас назову несколько имен, которые для меня звучат, как музыка — Берл Бартер, Лачо Спивак, Бора Бланк. У нас в синагоге был реб Шмил. Это был тайный практик. Ему, кстати, посвящена одна картина в моем альбоме. Это был человек, лицо которого излучало святость. Мы, дети смотрели на него, как завороженные. Он был не стар, очень красив, с темными, бархатными, можно сказать, библейскими глазами. Его семья жила в лесу, в бедности, а он в городе зарабатывал небольшие деньги — как синагогальный служка. И вот этот бедный человек на некоторые праздники выпекал маленькие халы, размером с ладонь и шириной в половину ладони. Эти халы были самым вкусным угощением в моем детстве.

Зажигали ханукальные свечи, мы сидели в сукке вместе с ребе, или покупали моченые яблочки у входа в синагогу, а в этой синагоге евреи плясали вокруг бимы во время Симхат-Торы — все это осталось во мне, все это — мое спасение. В самые трудные годы в Сибири мы голодали, 10 лет мы не видели хлеба, жили в деревне на севере Томской области. Когда я учился в старших классах, евреи общины собирали деньги, чтобы я мог питаться и одеваться. Они жили в бедности и по рублю собирали. Меня спасло то, что в мире есть свет, есть ханукальные свечи, есть суббота, есть Тора и есть мой отец — коэн...

Записал Лазарь Фактурович, Россия

Гавриил Заполянский живет в Москве. Его телефон: (495) 251-3922