Татьяна Сельвинская «Если я не влюблена и не счастлива, — у меня ничего не получается»

На день моего приезда из Москвы была назначена первая примерка костюмов. За кулисами и на сцене шли обычные приготовления, когда в зал вошел главный режиссер театра, мой давний приятель, и спросил, не буду ли я против, если на примерке в зале будет присутствовать Татьяна Сельвинская, художник, приехавшая из Москвы с эскизами их новой постановки. Это никак не входило в мои планы: ничего еще не готово, а тут такой авторитет, сама Сельвинская.… Но вопрос главного прозвучал риторически. Отказать было просто невозможно. Несколько минут спустя после начавшегося «парада костюмов», я очень пожалел о своей мягкотелости. На сцене творилось что-то невероятное. Вместо элегантных шляп для «комедиантов» мы увидели головные уборы рыбаков Каспия. Какие-то костюмы на актерах висели мешком, какие-то — никак на них не налезали. Из обуви, которую сшили на заказ, — очень дорого!— угрожающе торчали гвозди.

Провал, стыд, позор.

Я бросился к «главному»:

— Это не театр, а черт знает что,— кричал я привычную для всех театров страны фразу. — Не понимаю, как можно через 15 дней выпустить спектакль, когда костюмы в таком состоянии.

— Не через пятнадцать, — а восемь. Планы у театра изменились. Извини, забыл летом известить тебя об этом, — учтиво, но безоговорочно ответил мой приятель.

В этот момент я ощутил, что вся моя природная ярость пришла в движение. Мог ли я терпеть, когда у меня на глазах убивали «нашего ребенка» — спектакль — еще до его рождения?!

И вдруг совершенно неожиданно из глубины зала прозвучал голос Сельвинской:

— А что вы нервничаете?! У вас в спектакле чудные костюмы. Доделать осталось пустяки.

Слова эти прозвучали, буквально, магически.…В зале и на сцене все разом притихли, недоуменно переглядываясь и силясь оценить ситуацию. В глазах Татьяны Ильиничны я пытался прочесть истинный смысл ее слов, но видел в них только прыгающие огоньки и покой. Лицо ее выражало, хорошо знакомую теперь, иронию — иронию человека мудрого и сильного, хорошо знающего цену слову, сказанному вовремя. Ее хладнокровие произвело на нас тогда отрезвляющее действие. И спектакль мы выпустили ровно за восемь дней, и принес он нам — театру и всем его создателям — много счастливых минут. Признаюсь, этот «прибалтийский сюжет» крепко засел в моей памяти и не раз выручал в трудную минуту.

С тех пор мы перезванивались, иногда встречались, пусть и не часто, у нее и у нас дома, но постоянно меня не покидало ощущение, что за ее внешней аурой всегда скрывалось что-то очень важное, если хотите — значительное, что нами должно быть осознанно и хранимо

И вот мне представился случай поближе познакомиться с женщиной, с которой давно уже был знаком, о которой много слышал (огромное влияние в театральном мире, сказочно гостеприимна, колдунья — предсказывает судьбы актерам, что потом непременно сбываются, дочка знаменитого поэта и т.д.), да еще на пике творческой удачи — Государственная премия России за сценографию к спектаклю «Без вины виноватые» в театре им. Е. Вахтангова, да еще в режиссуре Петра Наумовича Фоменко. Жан Ренуар утверждал, что люди «боятся правды, а потому часто создают мифы». Вот мне и хотелось услышать от самой Таты (Татьяна Ильинична настаивает, чтобы именно так ее называли давние друзья и знакомые), что — миф, а что — правда. Наша встреча состоялась у нее дома и вылилась в долгий, чрезвычайно интересный разговор. При свечах, с чаем и чудесным пирогом.

Фрагменты беседы.

О своем окружении

Мое окружение — это мои ученики и режиссеры. Так сложилось, что с художниками я почти не встречаюсь. Свои картины показывать художникам мне не интересно. Когда Шагала спросили, нравится ли ему Леже, он ответил, что нельзя спрашивать мнение одного художника о другом. А с точки зрения профессии, сама уже кое-что понимаю. Если и предлагаю посмотреть мои работы, то в основном бывшим ученикам. Кстати, они ко мне достаточно строги. Мне интересно общаться с режиссерами. Хотя профессия заставляет их не быть идеальными. Но с этим я как-то мирюсь. Режиссеры мне всегда интересны тем, что они разные. У них другой взгляд, другая природа, другой характер. Вообще-то я жива друзьями. И всегда рада, когда они ко мне приезжают. Не знаю, может быть, если бы у меня был прекрасный муж, у меня не было бы такого количества друзей. Это моя теория: когда хороший брак, друзей бывает значительно меньше. У моих родителей не было друзей, ни у мамы, ни у папы. Хотя людей у нас в доме всегда было много.

О работе с Петром Наумовичем Фоменко

Фоменко — человек, конечно, фантастический. Это был режиссер моей мечты. Я и не думала, что он меня когда-нибудь позовет. Такие известные режиссеры меня как-то не приглашали. И потом мне казалось, что не сумею для него что-то придумать. Вы видели когда-нибудь репетиции Фоменко? Это фонтан!.. На репетициях других режиссеров мне бывает иногда откровенно скучно. На его репетициях я испытывала потрясение. Меня волновало и интересовало все, что бы он ни говорил, что бы он ни делал. Петя обожает, когда художник сидит у него на репетиции. Как-то говорю ему: я должна уйти. Вижу, глаза у него потускнели. В тот день я обежала два театра, где у меня готовились другие спектакли, и вечером опять вернулась к нему. Репетиция уже закончилась… Я была совершенно разбита… Обычно стараешься как-то держаться, показываешь, что все в порядке. Но тогда у меня не было ни сил, ни желания скрывать, как я устала. С этого дня он стал мне звонить вечером, каждый день. Просто так — что-то скажет, что-то спросит. Я поняла, что так он меня поддерживает. Без этой поддержки я бы не выпустила спектакль.

Фоменко бывает разный. За пять фраз он может трижды диаметрально изменить к вам отношение.

Он бывает безмерно ревнив. Я это почувствовала, когда в «Милом лжеце» (спектакль театра Е. Вахтангова — А.Е.) мы с другим режиссером попытались обжить то же пространство, что и в нашем с Фоменко «Без вины виноватые». В то же время он был безмерно рад за меня, когда увидел оформление «лжеца».

Я обидчива, если меня обижают. Не люблю работать в атмосфере скандала. Когда ко мне невнимательны, зажимаюсь и чувствую себя бездарной. Если я не влюблена и не счастлива — у меня ничего не получается.

О своем отце

Благодаря тому, что я дочка Ильи Сельвинского, я очень рано поняла, что тщеславие меня может подрубить изнутри. Его поколение было тщеславное. Поэтому тщеславие, которое во мне, безусловно, есть, я всегда стремилась укрощать. Папа не мог писать в стол. Ему необходимо было, чтобы его печатали. Он мечтал стать профессором, потом академиком. А мне казалось, что ему это абсолютно не нужно, потому что он был крупным поэтом. Отец сказал мне однажды: «в сорок лет со мной все уже было кончено». Самые знаменитые его вещи были написаны до этого. У него была уникальная история. За стихотворение «Россия» в малотиражке его решили наказать. Когда стали обсуждать, какое наказание выбрать, А.С. Щербаков (генерал-полковник, начальник Главного политического управления с 1942 по 1945 год — А.Е.) предложил отозвать папу с фронта. Через год папа написал другое стихотворение «Русская пехота» и послал в ЦК с просьбой вернуть его на фронт. На фронт его вернули, но к Берлину не подпустили. Он это очень переживал. Потом говорил: «Я не видел победу. Это помешало мне написать что-то крупное о войне».

С отцом я ощущаю постоянную связь… Мне не надо даже ходить на его могилу. Связь есть — и все… Это связано и с моей поэзией. Я уверена, что это он мне ее присылает…

Я раму сдвинула и в щель

Ворвался воздух спелый, свежий

И звуков мощный скрип и скрежет.

Весна… Как если бы апрель,

А не январь, зима и холод.

О, как же ты, Израиль, молод!

Земля стара, но на земле

Все зеленеет, все крепчает…

Вот самолет, с луной встречаясь,

Метафору подкинул мне.

Из цикла «Об Израиле»

О своей судьбе

Когда я вспоминаю свое прошлое, — это ужас. Искусствоведы меня не признавали, особенно женщины. Обо мне говорили, что я дочка Сельвинского, поэтому явно бездарна. Были унижения, предательства. Из людей, которых любила, вообще не было человека, который бы меня не предал. Это все не так просто. Меня замалчивали, не замечали. Кстати, только с появлением моих учеников обо мне заговорили критики. Моя судьба тяжелая, но одновременно и очень счастливая. Я встретила Мишу Левитина, Феликса Бермана, Наума Орлова, Петра Фоменко. А могла их не встретить…

**

Сегодня театр как реальность остался позади, но постоянно существует на ее холстах.

Сегодня Тата работает в своей мастерской 6-8 часов.

Александр ЕШАНОВ, режиссер театра «Эрмитаж», Москва

Фото автора