Наследница престола

– Я в Доме актера из этих 70-ти всего 20 лет. Так вот самое трагическое событие – это пожар, когда казалось, ничего восстановить уже нельзя. А самое счастливое... Да каждый вечер – радость большая. Вот только представьте: устраиваем для ветеранов клуб «Еще не вечер». Это ж наслаждение. Ведь я могу видеть, как пожилые люди, которых я знала по театру еще 30-40 лет назад, счастливые, нарядные приходят, чтобы пообщаться: чай пьют, закусывают немножко у нас в ресторане, смотрят подготовленную для них программу.

– Кто главный организатор тех капустников Дома актера, которые мы видим по ТВ?

– Еще при папе придумали должность – уполномоченные московских театров. В каждом театре есть человек, который отвечает за связь с Домом актера. Они регулярно собираются, придумывают песни, зовут меня, чтобы показать свои номера…

– Признайтесь, вы всегда довольны своими капустниками?

– Можно сказать, что уровень вечера меня почти всегда не устраивает. Остаюсь довольной от силы два раза за сезон. Понимаете, в чем дело. Я живу по принципу – каждый вечер должен быть спектаклем. Помню, мы отмечали юбилей Михаила Ульянова, ему исполнялось, по-моему, 60 лет. И это был вечер потрясающего уровня. Там был номер у Евстигнеева, который забыть нельзя: на гитаре играет Тодоровский, а на тарелках, на вилках, на ложках – Евстигнеев: он фирменно улыбается, ноги двигаются в такт. Вот это, я считаю, идеал.

***

– Маргарита Александровна, скажите, сейчас зачем нужен Дом актера? Какие у него задачи?

– Во-первых, это дом с домашней атмосферой. Второе – наш дом объединяет людей добром и любовью. Это моя вера, мой, как говорят, пунктик. Ведь Дом актера по многим показателям уже не должен был бы существовать. Время другое: более динамичное, коммерческое. Но я всегда успокаиваю себя тем, что могу жить так, как считаю нужным. Ко мне приходят люди, не связанные с коммерческими делами. Им ничего не нужно от Дома актера, и мне от них ничего не нужно. Вот Коля Цискаридзе, – говорят, он с той тусовкой, с этой... А приходит к нам, ему никто ничего не платит, а он может весь вечер с нами и петь, и танцевать. Понимаете, каждому человеку нужно отдохновенье от сегодняшней трудной жизни.

– Маргарита Александровна, вы фактически унаследовали кресло директора. Как вам это удалось, ведь в былые времена семейственность не приветствовалась?

– Первый человек, которому пришла в голову эта идея, был Михаил Жаров. Когда мой папа лежал с инфарктом, Михаил Иванович сказал: «Хорошо было бы, если б Маргарита пришла в Дом актера помогать своему отцу». А я тогда работала на телевидении. Но когда спросили мнения моего папы, он сказал твердое «нет». И когда все же я пришла сюда работать, первое время мне было безумно страшно. Занять папино место тогда для меня было все равно, что сесть на Олимп и править всеми-всеми. Нужно еще учесть и то обстоятельство, что я не была в близких отношениях с актерами. А ведь отношения с этой братией было одним из самых важных составляющих в работе. Но помогла мне, как это ни странно, моя фамилия. Ее я сохранила, чтобы папе сделать приятное – у папы не было сыновей. Так вот, когда я пришла сюда, поняла: фамилия – лучшее мое наследство. Вы даже не представляете, как реагировали люди на то, что дело Дома продолжает Эскина. Плятт, который был близким другом папы, звонил и говорил: «Я только об одном страдаю, что не могу прийти и увидеть Эскину за столом». Плятт был тогда уже болен, ноги не ходили. Другие актеры тоже меня поддержали…

– А папа не давал вам мастер-класс по общению с актерами?

– Нет. Во-первых, он вообще нас с сестрой ничему не учил, у него совершенно отсутствовал педагогический дар. Показывал что и как только собственным примером – ведь он как никто другой обожал актеров. Да и нас с Зиной, своих дочек, он любил не меньше. После смерти мамы – это случилось, когда мне едва исполнилось восемь лет – папа остался с двумя дочками на руках. Он нас растил и за папу и за маму. Но, если откровенно, – на первом месте у него все равно оставался Дом актера.

– Вы не обижались?

– Нет, я смотрела на папу как на идеал. Иногда, правда, было обидно, когда, например, он убегал с моего дня рождения на работу. Или мог днями ездить по Москве и искать киевское варенье из сухофруктов, которое так любила Марецкая. Должна сказать, в сущности, папа не понимал театр. Но он очень любил актеров. Эту черту унаследовала и я – мне совершенно не хочется обсуждать: кто, где и как сыграл. Хотя я закончила театроведческий и все понимаю. Но заниматься подобным разбором у меня нет желанья, я просто их люблю.

– Вы были дочкой директора Дома актера. Можно сказать, что являлись представительницей так называемой золотой молодежи?

– Да ну что вы, нет-нет, мы жили более чем скромно. Слово «бедно» сказать неудобно, но – абсолютно без достатка. Папа воспитывал двух дочек, с нами жила еще его мама, которая никогда не работала. В общем, только еда была, а все остальное... Потом к нам никто не мог прийти домой – мы жили в разрушенном доме на Арбате, и добраться до нашей квартиры была целая история. К нам ходил только Утесов. И то потому, что был очень близок папе – только его из людей известных я знала хорошо. Плятта поменьше. И помню еще, очень осуждала Ширвиндта – он папу называл на «ты» – хамство, считала тогда, беспредельное. Он же младше меня на год, а моему папе запросто говорил «Шура, ты...» Детство мое связано еще и с воспоминаниями о бабушке, которая фактически нас и вырастила. Она, должна вам сказать, персонаж для пьесы. У меня папа – еврей. Так вот у папиной мамы – такой типично еврейский характер…

– Это какой?

– Ой, это несусветные перепады настроения. Например, папа говорит, что сейчас к нам приведет мальчика, сына своей любимой женщины. Бабушка рвет и мечет, она всех их ненавидит, и этих женщин, и этого мальчика проклятого! Входит папа, а за его штанину держится Вовка этот. И бабушка начинает: «Вовочка, какую котлетку ты будешь? А какую конфетку?» И нежность у нее вдруг просыпается, причем абсолютно искренняя. Потом она была, конечно, с невероятным чувством юмора. Начинала рассказывать анекдоты – только говорила первую фразу, сразу начинала хохотать, и все окружающие тут же умирали со смеху. Хотя продолжения анекдота никто не слышал. Или мы говорили: «Бабушка, да что ты можешь знать, ты ведь никогда не работала». А она: «Я не работала? Да я работала под носом у ЧК!» Мы все на нее набрасывались: расскажи-расскажи, что было-то, – интересно все же. Оказалось, она продавала пирожки на Лубянке... Бабушка дружила со всеми папиными женщинами. Правда, по большей части потом, когда он уже с ними расставался. Вообще, хочу сказать, и папа, и бабушка были жуткими истериками. Но с другой стороны – в чем-то они были абсолютными детьми. Мы могли часами играть в карты: посуда не мылась, – просто сдвигалась в другую часть стола. Вообще, моя бабушка и папа были, конечно, невероятной парой. Она готовила все, что он любил. И когда папе удавалось отправить ее в дом отдыха, она мне давала наставления, что и как нужно приготовить. А тапочки нужно поставить непременно в это место, потому что, когда папа спускает ноги с кровати, то прямо и в тапочки попадал... В общем, она обожала папу, и именно из-за нее он долго не мог жениться. Сделал это, когда я уже собиралась замуж...

***

– Когда вы пришли в Дом актера, с кем из актерской братии сошлись быстрее всего?

– С Марией Мироновой, она была моим ангелом. Этуш сегодня мне как брат родной. Ширвиндт – это уж вообще слов нет. Но есть люди и очень трудные. Была такая замечательная актриса Лидия Сухаревская. Очень колючая, к ней просто подойти было нельзя. Но с годами мы и с ней сдружились. Я знаю, например, что Доронина из театрального сообщества только меня близко допускает. Или вот, например, Юрий Соломин. Человек совершенно невероятный внутри. Но имеет защитные щупальца, выпускает их, чтобы его не обидели. Наверное, все-таки я могу найти подход к любому человеку, проникнуть сквозь его заслон еще и потому, что всегда мечтала быть педагогом. И у меня есть, как мне кажется, педагогический дар.

– Неужели не было таких, кто так и не подпустил к себе?

– Есть люди, которых я сама от себя, скажем так, отодвинула. У нас в Доме выросло много людей, которых мы сейчас часто можем увидеть по телевизору: Костя Эрнст, Валдис Пельш. За последнее время они, конечно, переменились. Нет, я их не осуждаю. Но они утратили то невероятное человеческое обаяние, которое у них было.

– Маргарита Александровна, кто из актеров всегда готов принимать участие в капустниках, кто у нас эдакий массовик-затейник?

– Знаете, вот есть такая группа, так сказать, дрессированных актеров, вот они в доску свои. Это Ширвиндт, Державин, Этуш, Маковецкий, Аронова, Рутберг, Сотникова, Колган, Добронравов. А еще меня удивляет Табаков. Вот нужно кого-то поздравить, и он сразу мне говорит: приду на этот праздничный вечер, но – когда смогу. И что вы думаете? Он будет бежать, торопиться, но обязательно поздравит. Был случай, который меня ну очень удивил. Отмечали мой юбилей. Делали вечер, и Табаков – он же ни разу не репетировал, даже текста своего выступления не знал. И вот я сейчас пересматриваю на пленке запись. Кто лучше всех выступал? Табаков! Импровизировал и даже не запнулся ни разу.

– Маргарита Александровна, как вы думаете, династия Эскиных в Доме актера продолжится?

– Нет, сын у меня человек технический, он генеральный директор американской фирмы. Деятельность связана с высокими технологиями связи. Дочка, она медик. Характер у нее жесткий, глубокий. Творческого завода, который у меня есть до сих пор, у моих детей нет. Но вот внучка генетически очень похожа на меня. В том смысле, что ее интересует только работа. Только работа на уме. Ну, вся в меня!