Плакали денежки…

Сначала по вызову выехала оперативная бригада сержанта Теплицкого. Дверь в квартиру Шустера была не заперта, полицейские вошли и обнаружили хозяина лежащим посреди салона. Под головой успела натечь небольшая лужица крови. Пистолет системы «беретта» лежал на ладони убитого, а на виске была видна огнестрельная рана со следами пороховой гари, и это указывало на то, что выстрел был произведен в упор.

Теплицкому повезло — оглядев салон внимательным взглядом, он увидел на вешалке две куртки, одна из которых наверняка принадлежала хозяину. А кому принадлежала вторая?

Позвали соседей — тех самых, что вызвали полицию. Это были супруги Дихтеры, знавшие много лет не только самого Эхуда Шустера, но и всех его приятелей, а также бывшую жену, сбежавшую в Америку, и двух детей, уехавших за океан с матерью. Хава Дихтер уверенно заявила, что одна из курток («Вот эта, более потрепанная») действительно принадлежит Шустеру, а вторая — одному из приятелей хозяина по имени Давид. Приятели-то они, конечно, приятели, но с некоторых пор между ними пробежала черная кошка — Дихтеры слышали из-за стены, как Эхуд и Давид ссорились, причем на очень повышенных тонах. А месяц назад, сержант, или чуть раньше, гость кричал, что убьет Эхуда, если тот... А вот что именно «если», ни Хава, ни ее муж Арон толком не расслышали.

По горячим следам сержант Теплицкий отправился домой к Давиду, фамилия которого была Ройзман. Полицейским удивительно повезло — случается же такое: в кармане куртки оказалась повестка из армии, вызов на резервистские сборы, и там была указана не только фамилия, но и адрес, и номер удостоверения личности.

Давид Ройзман был дома — принимал душ. Он долго не открывал, а когда предстал перед Теплицким с полотенцем, намотанным на бедра, то даже не сделал вид, что удивлен. Пока задержанного везли в управление, Беркович успел вызвать из базы данных сведения о Ройзмане, состоявшем в полиции на учете, поскольку уже имел две судимости. Однажды он получил год тюрьмы за грабеж, а во второй раз суд ограничился условным осуждением.

И что интересно — у Ройзмана действительно были основания не любить Шустера. Оказывается, оба проходили по одному делу, оба получили по два года условно, потому что все улики против них оказались косвенными. И хотя судьи были убеждены, что старушку с улицы Розовски ограбили именно Шустер с Ройзманом, доказать это не удалось. Старушку грабители не тронули, разве только попугали немного, а вот деньги и ценности из квартиры исчезли. Немалые деньги, кстати, и немалые ценности: на четверть миллиона шекелей, богатая оказалась старушка.

Грабителей, которые были в масках, она не опознала, даже одежду не смогла припомнить, такой у бедняжки оказался шок.

До той истории Ройзман и Шустер были друзьями — не разлей вода. А после суда отношения испортились, об этом и соседи рассказывали. Похоже — во всяком случае, Беркович, подумав, пришел к такому заключению, — что Шустер не поделился с Ройзманом награбленным. Что он наговорил приятелю, пока не известно, но Ройзман остался, видимо, в убеждении, что Шустер его «накалывает», а такое, естественно, не прощается.

Вот Ройзман и убил бывшего приятеля и подельника. Но убийцей он никогда не был — грабил, да, мог ударить, но, согласно всем имевшимся сведениям, склонности к «мокрухе» не имел. Но, тем не менее, Шустера убил. Мотив был налицо — бесспорный мотив. На «беретте», кроме пальцевых отпечатков убитого, оказались и следы Ройзмана, причем лежали они поверх следов Шустера. И еще куртка Ройзмана на вешалке — наверняка он ее забыл на месте преступления, все-таки на убийство пошел впервые, а может, так перепугался содеянного, что бежал из квартиры, себя не помня.

Судя по всему, дело обстояло следующим образом. Ройзман явился к Шустеру, чтобы в очередной раз потребовать невыплаченную долю. Хозяин в очередной раз заявил, что денег у него нет. Гость вышел из себя и начал угрожать. Возможно, дошло до драки, и Шустер вытащил свой пистолет, который лежал у него в тумбочке под телевизором. Дальше понятно — Ройзману удалось перехватить руку Шустера, вывернуть ее, и в этот момент грянул выстрел.

Разумеется, произошедшее можно было квалифицировать как убийство в порядке необходимой самообороны, но на всех допросах Ройзман утверждал одно и то же: Шустера не убивал, драки между ними не было, куртку свою забыл на вешалке, это правда, но забыл вовсе не в день убийства, а предыдущим вечером, когда действительно приходил ругаться и пару раз съездил хозяину по морде, а потом ушел в гневе, оставив куртку.

На другой день пришел за ней, дверь оказалась не запертой, вошел и обнаружил Шустера мертвым посреди салона. И удрал, конечно: издалека уже была слышна полицейская сирена. А следы его пальцев на пистолете? Об этом Ройзман вообще не помнил. Стресс. Шок. «Делайте, что хотите, инспектор, но не убивал я этого подонка!»

— Ну, так что у тебя за проблемы? — спросила мужа Наташа.

— Понимаешь, — протянул Беркович, выключив телевизор, — по всем признакам выходит, что некто Ройзман убил некоего Шустера. Все улики против него, причем неоспоримые. Он мог бы облегчить свою участь, честно рассказав, как было дело — а было это, похоже, убийство в порядке самообороны. Но Ройзман утверждает, что не убивал.

— А если он говорит правду и действительно не убивал этого, как его...

— Шустера? Так я же тебе рассказал, как было дело. Выстрел слышали соседи, на пистолете следы, куртка на вешалке, мотив...

— Да-да, — нетерпеливо сказала Наташа. — Но если все так очевидно, а может Ройзман говорит правду, а у тебя что-то неладно с уликами?

— Ты думаешь? — задумчиво сказал Беркович. — Нет, глупости. Если убил не Ройзман, то должен быть другой преступник. Невидимка? Других следов на пистолете нет, ни у кого, кроме Ройзмана, мотива для убийства не было, куртка его, а не чья-то. И он ведь подтверждает, что был в квартире Шустера — только нашел его якобы уже убитым.

— Может, он прав, если Ройзман все-таки не убивал? — упрямо сказала Наташа.

— Если не убивал Ройзман, и не было еще одного убийцы, — медленно произнес Беркович, — то остается единственная версия: Шустер убил себя сам…

— Когда мысли начинают кружиться, лучше всего — забыть об этом деле на время. Пойдем спать. Утром будешь думать.

Утром он провел еще один допрос Ройзмана, не принесший никаких новых результатов. Хотя... Отвечая на очередной вопрос, Ройзман упомянул, что в последнее время Шустер был какой-то взвинченный. Ну и что?

Отправив задержанного в камеру, Беркович позвонил Дихтерам, соседям убитого. Трубку подняла Хава, и инспектор спросил:

— Не скажете ли, в последние дни Шустер вел себя, как обычно?

— Нет, — подумав, ответила женщина. — Он был какой-то... взвинченный что ли... На вопросы отвечал невпопад... Я его прежде таким не видела.

Следующий звонок Беркович сделал своему другу, эксперту Хану.

— Рон, — сказал Беркович, — я, конечно, читал отчет о вскрытии тела Шустера. Причина смерти очевидна. Но вообще-то он был здоровым человеком?

— Конечно, — с недоумением в голосе отозвался Хан. — То есть я не обнаружил никаких патологий внутренних органов. Сердце в порядке, печень тоже, легкие...

— А других анализов не делали? На СПИД, например? Или биопсию?

— С чего вдруг? — удивился эксперт.

В поликлинику больничной кассы, членом которой был Шустер, инспектор отправился после обеда. Семейный врач Офер Харази только что закончил прием больных. Он внимательно выслушал Берковича и сказал:

— М-м... Я знаю, конечно, что Шустера убили. Но то, о чем вы говорите... Мне и в голову не пришло связать эти два обстоятельства, а то я бы сам вам позвонил, инспектор.

— Какие обстоятельства? — насторожился Беркович.

— За неделю до того, как его убили, Шустер получил результаты анализа... Нет, СПИДа у него не было, но острый лейкоз — несомненно. Очень быстротечная болезнь. Пара месяцев — и нет человека. Перед смертью — страшные мучения.

— Я могу получить выписку? — спросил инспектор.

— Конечно, — кивнул врач, — если принесете соответствующее требование...

— Я отпустил Ройзмана, — сообщил Беркович Наташе за ужином. — Он действительно не убивал.

— Я же говорила! Значит, был еще один человек?

— Нет, Наташа. Шустер покончил с собой. Неделей раньше он узнал, что у него лейкоз. Болезнь не лечится. И он решил не ждать, когда начнутся мучения. А Ройзман действительно пришел за плащом буквально через минуту после того, как Шустер выстрелил в себя. Увидел тело, запаниковал, попытался вытащить пистолет из руки Шустера... Потом понял, что лучше быть от всего этого подальше, и сбежал. Вот и все. Да, кстати, знаешь, какими были первые слова Ройзмана, когда я сообщил ему о том, что Шустер покончил с собой? Он сказал: «Черт, теперь эти деньги окончательно плакали». Все-таки некоторые сначала думают о деньгах, а уж потом — о смерти...