Alle zusammen!*

В прошлом у каждого были свои романы и привязанности. Увы, в последние годы он спал то с Форточкой, то с Грелкой, чаще – с Валерианкой. Она – с Горчичником, Компрессом, иногда – с Транзистором. – Вот ключи от квартиры! Переезжай, – просто предложила она избраннику. – Ключи от счастья! – поцеловал ей руку и перевез в дом рыжий кожаный чемодан и рюкзак из выгоревшего брезента. И были дни эйфории: не могли надышаться, держались за руки, как тинейджеры. – Ты какая-то магнитная аномалия... – смутил ее причудливым комплиментом, обнаруживая тем свою принадлежность к племени последних романтиков земли – геологов. Вольный сын степей, пустынь, покоритель тайги и тундры расстался со свободой без сожаления. Их жизненные пути прежде не пересекались. В молодости она служила флейтисткой в камерном оркестре, но уже много лет подрабатывала в туристическом бюро. – Alle zusammen! – поднимала над головами полураскрытый зонт, как флагшток, созывая разбредшихся туристов. Так он впервые увидел странное веселое существо в клетчатых коротких брюках и красном берете. Он почему-то примкнул к немецкой группе, будто встал под чужие знамена, а потом следовал неотступно, словно завороженный дудкой сказочного обольстителя-крысолова. Alle zusammen! – профессиональный для экскурсоводов клич прозвучал для него как глас судьбы. Казалось, фортуна дала шанс. Они зачарованно бродили в скверах, ходили на оптовые ярмарки и посещали консерваторию по льготным абонементам. У него была застарелая холостяцкая привычка гулять руки за спину, но она отучила его, постоянно ласково беря под руку. Порой они сетовали на падение нравов, но от нее не ускользало, с каким интересом он рассматривал юных фемин, чьи юбки напоминали набедренные повязки африканцев. Свою прошедшую жизнь она тоже перечеркнула. Право, как она могла страдать из-за жалкого оркестранта-скрипача – маменькиного сынка? – Прости, у мамы давление! Я не приду, – оправдывался он. Так и остался при материнской груди до седых волос. Женская судьба явно не задалась… – Вот и пришел, наконец, мой суженый. Пусть запоздалый, – все еще не верила она приключившемуся счастью. – Вы в своем уме? На старости лет заводить семью, – отговаривали их трезвые головы. – Разумный поступок, – возражали другие – Двое пожилых, одиноких... Поддержка. Понимание... Но вовсе не здравый смысл, не обывательское соображение о пользе совместного проживания соединило их. Мотив был единственный – любовь. Так бывает в тайге. Глядишь, костер давно погас. Разбросанные головешки, сгоревшие угли, серая зола. Случайный порыв ветра – и вспыхивают искры, и вырывается огненный язык. И вот уже пламя трепещет, разгорается ярко и сильно. Но, право, все-таки рискованны поздние союзы. Они были такими разными. Она – убежденная вегетарианка, он – оголтелый мясоед. Он любил ледяной душ, она – теплые ванны. Ее мучили бессонницы – он спал как убитый. Они оба мечтали о большом путешествии. – В Италию, в Италию! – заклинала она. – Там Микеланджело, Рафаэль... – Лучше – в Норвегию! К фьордам и скалам! – настаивал он. Поехали под Москву, в Томилино. На день рождения она подарила ему слуховой аппарат новой модификации, а он ей – отличную лупу для чтения и разгадывания кроссвордов. Ах, как же трудно было преодолеть несовпадения в привычках и взглядах. – Пей «добавки» и все образуется. – Мои «добавки» – солнце, воздух и вода. – А вместо сердца – пламенный мотор, – язвила она. Порой он выходил из себя, и тогда она гасила гнев шуткой: «Огнедышащий!». Когда он заболевал, лечила, ласково приговаривая: «Еле дышащее Огнедышащее!» Она была горазда на выдумки, и это его забавляло. Чего стоили ее рассказы о гастролях! К сожалению, он не все мог расслышать, и ему казалось, что он видит перед собой спектакли, пантомимы и клоунские репризы. Он хохотал и вспоминал экспедиции на Сахалин, в Заполярье и всю свою жизнь, прошедшую без нее. Казалось, они на рубеже времени обрели друг друга, но мозаика их жизни как-то не складывалась в целое. Он привык к «безбытному» существованию: образцы пород – в шкафу, куртка – на стене на вешалке, газеты и книги – на полу. Сапожная и зубная щетки жили рядом на одной полке – «под рукой». Ей претило разгильдяйство, и она пыталась его перевоспитать. – Не дрессируй меня, – огрызался он. – Не терплю диктатуры! Она обижалась. Впрочем, оба были хороши. Однажды она вместо таблетки проглотила пуговицу, а он случайно разбил градусник. Прошлая жизнь их не отпускала. Истинным бедствием для него было нашествие ее школьных подруг. Их первый визит был безобидным. Дамы пришли на «смотрины». Когда он вышел, наперебой делились впечатлениями: «Мачо! Форменный мачо! – припечатала продвинутая подруга, свихнувшаяся на латиноамериканских сериалах. – Классный мужик, – вздохнула не без зависти вторая. Восторженные седые девочки образца 50-х прошлого века опустошали холодильник и ностальгировали, вспоминая учителей, слеты, учкомы и счастливое детство. Они рассматривали старые фотографии и пели пионерские песни про юного барабанщика и веселое звено. – Хорошо, что я туговат на ухо и почти не слышу их хорового пения, – подмигивал он сам себе. Зато по субботам он брал реванш. К нему «на чай» слетались «орлы»: старые друзья из геологоразведки и новые – из «банной» компании. «Орлы» предпочитали холостяцкий стиль: консервы, хлеб и неизменную сорокоградусную. Они дружно поднимали «перший тост за кобету», после чего «кобета» деликатно удалялась к соседке. Но однажды друзья явно перебрали, и она на глазах у гостей демонстративно взяла бутылку и вылила содержимое в... унитаз. – He интеллигентно, – сказал ошеломленный геодезист. – Акт вандализма, – квалифицировал ее поступок друг-топограф. А «орел» из «банной» компании, отставной пожарный генерал, резюмировал: «Распустил бабу!» Удрученный хозяин был в шоке от экстремизма новоявленной супруги. – Рана, не совместимая с жизнью, – вынес вердикт и ушел. Правда, назавтра вернулся. Но с тех пор друг другу они говорили «вы». И все у них пошло наперекосяк. Он говорил: стрижено, она – брито. Он делал все шиворот-навыворот, она – выворот на шиворот. Он затосковал по прежнему житью и из холостяцкой квартиры принес любимый пейзаж: низкое северное небо, сопки и взлетающие птицы. – Кич, – усмехнулась она. А он вспылил: – Кич, скетч, скотч! Надоело ваше высокомерие! И снова ушел, захватив картину. Она всплакнула. Семейная идиллия явно не получалась. Он еще раз возвратился с картиной, долго брюзжал, а она уговаривала его не помнить обид. – Я злопамятный, – соглашался он. – Только с памятью плохо стало... Она смеялась. Они пытались примириться. Он резал правду-матку, она обходила острые углы. – Не будем о политике, – уговаривала его она. Но все чаще оба срывались и бросали друг другу: «Вы невыносимы!» – «Вы неуправляемы!» Наконец, он сказал жестко бывшей флейтистке: – Я никогда не буду плясать под вашу дудку! – Буря в стакане воды, – вскинула голову. – На волю хочу! – Скатертью дорожка! – крикнула сквозь слезы. Тогда он достал рыжий кожаный чемодан, собрал рюкзак из выгоревшего брезента и вернул ей ключи. Уходя, замешкался и прошептал бессмысленную в этой ситуации фразу: – Alle zusammen! ** Как ни грустно, они расстались и вернулись к прежним привязанностям: он спал то с Форточкой, то с Грелкой, то с Валерианкой. Она – с Горчичником, Компрессом, иногда – с Транзистором… __ * Собираемся вместе! (нем.)