ПИСТОЛЕТ ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ

Ноах Карми был убит в своем кабинете — пуля влетела в открытое окно и попала поэту в голову. На место происшествия инспектор Беркович выехал вместе с экспертом Ханом. Поэт жил на небольшой — всего три комнаты — вилле, стоявшей на отшибе поселка Нерот, в пяти минутах езды от фешенебельного района Герцлии-питуах. Поэт приобрел этот домик несколько месяцев назад, когда по его сценарию на одной из студий Голливуда сняли романтическую драму «Холодные губы». Дом был хотя и старый, постройки 60-х годов, но очень уютный и с садом, где росли оливковые деревья. Поэт жил на вилле со своей новой пассией — манекенщицей Орной Фадида, и вчерашний вечер они, как обычно, провели вдвоем. Около полуночи женщина заснула, а Карми отправился в кабинет, чтобы поработать. — Я спала до девяти, — сказала полицейскому Орна, — а когда проснулась, то увидела, что Ноаха нет рядом. Обычно он приходит в пять и спит до одиннадцати… Я удивилась и пошла посмотреть. «Неужели, — подумала, — Ноах еще работает?» Но он не работал… Он сидел за столом… Тут женщина начала плакать и плакала до тех пор, пока не приехала оперативная бригада. Поэт действительно сидел за столом, опустив голову на грудь. Череп был расколот пулей крупного калибра, на стол и на пол натекла лужа крови. И без осмотра было ясно, что стреляли через раскрытое окно. Попасть в поэта проблемы не составляло — у его левой руки стояла настольная лампа, освещавшая не только исписанные листы бумаги, но и самого сочинителя. — Смерть наступила около полуночи, — сказал эксперт, закончив осмотр, — но не раньше одиннадцати и не позднее двух часов ночи. — Войти в сад мог кто угодно, — вздохнул Беркович, — там даже ворот нет. Но для того чтобы выстрелить в Карми, убийца должен был встать на бордюр, иначе он бы не дотянулся до окна. Внимательно осмотрев камень и садовые дорожки, Хан и Беркович не нашли ничего, что можно было бы считать следами преступника. Дожди не шли несколько месяцев, почва была сухая, и если убийца носил мягкую обувь, искать следы не имело смысла. — Не очень-то он ухаживал за садом, — заметил Хан. — Деревья не поливал, наверное, больше недели, а трава вообще пожухла. — Поэт, — хмыкнул Беркович. — Может, сад ему нужен был только для антуража. Смотрел на деревья, когда сочинял. А поливать — такая морока… Коллеги вернулись в дом, и Беркович задал несколько вопросов Орне. — Нет! — вскричала она в ответ на вопрос о том, были ли у Ноаха враги. Правда, ответила она не сразу, и Беркович молча дожидался продолжения, потому что чувствовал: продолжение будет. — Ну… — сказала Орна после долгой паузы. — Если только Руби… — Кто это? — спросил Беркович. — Руби… Он в меня влюблен с детства, а потом у нас началось с Ноахом, и Руби говорил, что отомстит. Но это чепуха, он только кричать умеет, а на самом деле… — Кто этот Руби? — еще раз спросил инспектор. — Руби Газит, мы с ним росли вместе — жили в соседних квартирах. Он в «Хеврат хашмаль» работает. Золотые руки. — Где мы его можем найти? — Он и сейчас живет на прежнем месте! Да, понимаю….. Улица Разумовски, двадцать, там мои родители, а в соседней квартире — Руби. Зачем вам? Он не мог этого сделать! — Разберемся, — сказал Беркович. Час спустя он мог вслед за Орной утверждать, что Руби Газит действительно не мог убить соперника, поскольку с девяти вечера находился в камере предварительного заключения полицейского участка в Рамат-Гане. Когда Беркович начал наводить справки, судья Дихтер как раз проводил судебное заседание и решал — оставить ли задержанного под стражей еще на сутки, как того требовала полиция? — Что он натворил? — спросил Беркович у инспектора Рознера, который вел дело Газита. — Подрался в дискотеке, — сообщил Рознер. — Знаешь, как это бывает: один не так посмотрел на девушку, другой не то сказал… В общем, подрались, и Газит пырнул парня ножом. Ранение не серьезное, в руку, но пока обвинительное заключение не подготовлено, я предпочел бы видеть Газита за решеткой. — Когда произошла драка? — спросил Беркович. — Часов в девять, веселье только начиналось. — Газита сразу задержали? — Конечно. — И он с того времени находился в камере? — Естественно. Почему это тебя интересует? — Видишь ли, около полуночи кто-то стрелял в поэта Карми. А Газит, говорят, грозился его убить — из-за женщины, как ты понимаешь. — Нет, — покачал головой Рознер. — Ищи другого подозреваемого. Газит всю ночь провел за решеткой. Железное алиби. Раздосадованный неудачей, Беркович вернулся на виллу, откуда уже увезли тело. Он отправился по соседям Ноаха Карми в надежде выяснить, не видел ли кто нынешней ночью подъезжавшего к вилле автомобиля. А может, и выстрел кто-нибудь слышал? Особых надежд на этот обход Беркович не возлагал, и результат оказался вполне ожидаемым. Похоже было, что единственным источником информации об окружении Карми могла быть только Орна, и Берковичу пришлось поехать на улицу Разумовски. Здесь его ждала очередная неудача — девушка продолжала утверждать, что никаких врагов у Ноаха не было, все его любили, особенно женщины, поклонницы его таланта. Могла ли какая-нибудь поклонница застрелить кумира? — Да вы что, инспектор? Это я в припадке ревности могла бы застрелить соперницу, — гневно сказала Орна. — Слава Б-гу, Ноах никогда не подавал повода. Уже под вечер Беркович оставил попытки получить новую информацию и в последний раз перед тем, как возвращаться домой, отправился на виллу Карми. В мозгу вертелась безумная мысль о том, что поэта застрелила сама Орна — из ревности, конечно. Гипотеза критики не выдерживала, но Беркович хотел избавиться окончательно и от этой иллюзии. Выстрелить через окно Орна не могла — она бы не достала до подоконника, даже если бы встала на камень. Возможно, девушка вошла в кабинет и выстрелила? Но в таком случае поэт не мог ее не видеть, он переменил бы позу, да и выстрел был бы произведен практически в упор… Беркович вошел в кабинет и обошел вокруг стола, стоявшего в метре от окна, за которым видно было небо и кроны деревьев в саду. Беркович представил себе, как поэт мучается над рифмой, а в это время убийца подходит к окну, становится на камень… Почему на камень? А если… Бросив еще один взгляд в окно, Беркович вышел из кабинета и направился в сад. Вот дерево, которое он видел из окна, — большая старая олива, кривая и некрасивая, как Квазимодо. Уже вечерело, и на землю опускался сумрак, но все же было достаточно света, чтобы взобраться на одну ветку, потом на другую, а с нее еще выше, на третью… Вот оно! Металлическая коробка с отверстием, выкрашенная в защитные зелено-коричневые цвета, была практически не видна даже на расстоянии метра, скрытая листвой. Беркович осторожно отогнул проволоку, которой коробка была прикреплена к большой ветке, и взял в руки тяжелый предмет. Обратный спуск оказался труднее подъема, но инспектор все-таки ухитрился не уронить свою добычу. Час спустя Беркович сидел в лаборатории Хана, и приятели с интересом рассматривали конструкцию, состоявшую из крупнокалиберного револьвера, спусковой механизм которого был соединен с электронным включателем. — Ловко! — воскликнул Хан. — Упреждение на двенадцать часов. Он ведь должен был поставить эту штуку на дерево средь бела дня! — Самое безопасное время, — заметил Беркович. — Поэт только встал и принимает ванну, Орна возится на кухне, окна которой не выходят в сад… А с улицы деревья не видны. — Замечательная идея! — продолжал восхищаться эксперт. — Убийца знал наверняка, что в полночь поэт будет сидеть за столом в определенной позе и писать стихи. Карми сидел там каждую ночь на протяжении месяцев — вполне можно было точно прицелиться, а потом задействовать это адское устройство. И полное алиби! Драка на дискотеке, арест… — Этот гений электроники должен был понимать, что полиция, в конце концов, займется деревьями! — С чего бы? Ты же сам был уверен, что стреляли из-за окна, а не с дерева! — Но я все-таки обнаружил прибор… — А если бы ты поехал не на виллу, а домой? Ночью Газит снял бы с дерева свою игрушку, и все — никаких улик. Ты знаешь, что судья не продлил его арест? — Да, — кивнул Беркович. — Ты прав, я опередил его всего на пару часов. Мне повезло, ему — нет. По дороге домой инспектор продолжал размышлять о везении. «Вот мне повезло, а Газиту — нет. Но меньше всех повезло, конечно, поэту…»