О любви и не только…

а солнечной стороне улицы» — произведения наиболее известные читателю, прессе и критике. Речь сегодня о книге «Высокая вода венецианцев» — повести о женщине, отмечающей последней любовью зыбкие времена перед уходом в небытие, дни между вечной жизнью и неминуемой смертью, между Иерусалимом и Венецией. Важным жанровым направлением творчества Рубиной стали «монологи» от лица автора, которого близкие именуют Диной, и с участием ее спутников — реальных мужа Бориса и дочери Евы, часто и других вполне осязаемых личностей, взятых практически без всяких купюр и прикрас прямо из окружающей жизни. Понятно, что без таких рассказов от первого лица, былей, «баек», якобы имевших место на самом деле, постоянно путешествующему по разным континентам автору обойтись невозможно. «Живой» литературный концерт — как прежде у Андроникова или теперь у Жванецкого — давно стал если и не элементом творчества Рубиной, то уж точно важной частью жизни. В сборнике «Несколько торопливых слов о любви» такие «монологи» представлены в разделе «Ручная кладь». Все они написаны с блеском, несмотря на то, что в силу своей принадлежности к «разговорному жанру», как бы вовсе и не претендуют на «нетленку». Третий жанровый пласт, занимающий почетное место в ее книгах, — путевые очерки, которые под тем или иным предлогом включены во многие сборники писателя. Более того, однажды они сложились в особую книгу «Холодная весна в Провансе». Очерки эти отнюдь не случайные птицы, невесть откуда залетевшие на ее творческие поля. Семья часто путешествует, и дорога для них — не праздное созерцание красот, а вполне осмысленная часть жизненного пути, требующая, помимо тщательной предварительной подготовки, еще и своеобразных творческих отчетов перед читателями. Вот и в книге «Джаз-банд на Карловом мосту» — очерк о Праге, одном из старинных еврейских центров Европы с его еврейскими же «символами» — средневековым каббалистом рабби Иегудой Лев Бен-Бецалелем и знаменитым писателем Францем Кафкой. К жанру коротких рассказов Дина Рубина в последние годы обращалась не часто. Тем неожиданнее и загадочнее на фоне нынешних «масштабных полотен» крошечные в три-четыре странички истории из цикла, давшего название всей книге. Новеллы — так определила жанр «торопливых слов» сама Рубина. Сказать по правде, всегда затруднялся с литературоведческой точностью определить этот неуловимый древний жанр. В словаре С.Ожегова и Н.Шведовой это «рассказ с необыденным и строгим сюжетом, с ясной композицией». Хорошее определение! События необыденные, сюжет строгий, композиция ясная — в точности как у Рубиной. «Несколько торопливых слов о любви» — и в самом деле по преимуществу короткие любовные истории, чаще всего с несчастливым, иногда трагическим финалом, туманящие глаза и отдающие болью в сердце. Новелла «Область слепящего света» повествует о внезапной встрече двух немолодых уже людей, нежданно-негаданно переросшая в страстную любовь, вдруг прерванную взрывом самолета, следующего рейсом «Тель-Авив — Новосибирск» — реальной катастрофы, случившейся несколько лет назад над Черным морем. Извечная игра писателя со временем обретает в новеллах Рубиной «двойное дно»: импульс памяти, внезапный и необязательный, рождает воспоминание о событии, последствия которого тянутся через годы. Иногда действие укладывается в несколько мгновений, иногда растягивается на целую жизнь, но что длится дольше — миг или вечность, понять невозможно. Новелла «Гобелен» («Алеф», №953) — повесть о памяти: случайно увиденный фрагмент театральной декорации всколыхнул воспоминания героини о прошлом, пережитом еще раз завораживающе выпукло и ярко. Но, оказывается, что деталь домашнего быта — гобелен с пустяшными, в сущности, оленями, ставший в детском воображении некой моделью идеальной жизни, буквально никак не задел ее дочь, росшую, казалось бы, в тех же условиях и том же интерьере. А вот и совсем уж незначительный эпизод (с фотографией для интервью в глянцевом журнале к юбилейной дате) становится сюжетом новеллы «Шарфик», явно автобиографической, чему свидетельство — известная фотография Дины Рубиной в черной широкополой шляпе, одно время кочевавшая из книги в книгу. Из банальной, почти «бабской» истории новелла вырастает в притчу о мастерстве и мастерах, обремененных вроде бы ничем не обоснованным умением делать свое дело лучше других. А вот «Двое на крыше», трагическая история о любви и смерти, определенно явившаяся как воспоминание из детства автора; впоследствии в слегка измененном виде она вошла в роман «На солнечной стороне улицы». Поначалу кажется, что среди «торопливых слов о любви» совершенно некстати замешалась новелла «И когда она упала…» — история «грузной и решительной» Лены Батищевой, опоздавшей на культпоход в Большой театр из-за неожиданной неисправности интимной части туалета. В результате происходит жестокое и, в общем-то, нелепое столкновение Лены с пожилой билетершей, готовой, игнорируя всякие доводы разума, стоять на смерть на боевом посту, очевидно представлявшемся ей военным объектом особой секретности. Почему, зачем? Да из принципа… На поверку, однако, эта страшное существо оказалось «умученной жизнью пожилой женщиной», вполне способной если и не на добрые, то, во всяком случае, адекватные поступки… Но разве это рассказ о любви? Конечно. Что осталось у Лены после этого вечера? Железная старуха-привратница? Нет. В памяти запечатлелся танец Ильзе Лиепа в «Пиковой даме», поражающий зло и восстанавливающий справедливость, от которого Лена «испытала такое облегчение, каких в жизни своей не испытывала!..» Суть книги Рубиной, кажется, можно было бы определить парой фраз, сказанных пациенткой родильного отделения Подольской областной больницы Надей, услышавшей от подруги историю Спящей красавицы в современной интерпретации: «Живешь ты, живешь, очумеешь от этой говенной жизни, запаршивеешь душой, думаешь, что никакой любви нет… А она, девочки, есть! Надо только затаиться, ждать и не рыпаться…» К сожалению, нехитрый рецепт товароведа Нади имеет и обратную сторону: дождавшемуся отнюдь не гарантировано «вечное счастье». Две истории, рассказанные автором в последней новелле сборника «Такая долгая жизнь», замыкают трагический круг любовной ворожбы и заклятий. Первая говорит о любви как принадлежности к единой плоти, вполне отвечающей одной из библейских концепций сотворения человека… «Это даже и идиллией назвать нельзя», — когда любимая становится «физическим», «кровеносным» продолжением, что-то вроде «левой руки». Собственно, это и есть «идея Эдема», ставшая после грехопадения своей противоположностью: как оказалось, человек смертен совсем не в то время, когда это было бы приемлемо для обоих, составляющих единую плоть… Однако при всех страданиях, связанных с телесными потерями, продолжение жизни все же возможно. Но случается и так, что любимый человек заполняет все твое существо без остатка, а не только какую-то там «левую руку». И тогда утрата (по сути — утрата себя!) гарантирует гибель… Эта вторая, самая страшная история и есть обратная сторона вожделенного идеала. Почему Дина Рубина начала и закончила свои новеллы так страшно и безутешно? На этот вопрос у меня нет ответа.