Цена свободы…

Сумерки свободы
В 1918-м Мандельштам писал:

Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год!

И дальше:

Прославим роковое бремя,
Которое в слезах народный 
вождь берет.
Прославим власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнет.
B ком сердце есть, тот должен 
слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.

Он — один из немногих — угадал «сумерки свободы», «бремя власти» и «ее невыносимый гнет».
Думаю, что интуитивно чувствовал, чем эти «сумерки» закончатся.
В 1986 году в огромной и изменившейся с мандельштамовских времен стране вместо «призрака коммунизма» блуждал по неизведанным дорогам призрак свободы. И мало кто предполагал — даже самые отпетые и отчаянные умники — чем все это кончится.
Как показал дальнейший ход событий, и сам зачинщик перестройки.
Который если и относился к отчаянным, но «отпетым» на первом году своей безраздельной власти, да и в дальнейшем — не был.
Я уже давно не верил ни в каких вождей, наши с Сашей (сын Давида Самойлова от первого брака с Ольгой Фогельсон) университеты закончились в 1973 году, когда Д. С. дал буквально на несколько дней прочитать только что вышедший в Париже и, несмотря на все преграды, достигший Москвы «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
Но Горбачеву ­почему-то верить хотелось.
Мы понимали, а по Мандельштаму, как нам казалось, мы слышали время, и всей шкурой ощущали, что «корабль» с некогда гордым названьем «СССР» идет ко дну. И пока мы все не погибли вместе с этой чудовищной прогнившей махиной, которую без устали продолжал воспевать на глазах превращавшийся из «соловья генштаба» в его «орла» Александр Проханов, хотели успеть хоть ­что-нибудь сделать.
Не знаю, есть ли звезда свободы, но именно она стояла тогда высоко в небе над терявшей свою силу и мощь державой. Да, обильна была держава летом — солнцем, а зимой — снегом, но продуктов в магазинах было маловато, если вообще было. Мудрые люди говорили — подождите немного, еще и талоны на водку введут. И ввели.
А свобода, в том числе и книгопечатания, делала свои первые робкие (со стороны власти) шаги по этой усеянной трупами многих советских писателей (и не только советских) земле. И наступила, как всегда в России бывает — ­какая-то уродливая, с перехлестами, загибами и перегибами.
Забегу немного вперед. Когда «Весть» залитовали (специально для тех, кто не застал те «блаженные» времена: залитовать — означало получить разрешение в цензуре) и на альманах ­чья-то безымянная начальственная рука наложила разрешающее клеймо, и книга должна была уже увидеть долгожданный свет, перед самым ее выходом необходимо было вычитать верстку, которую наша группа издателей-­редакторов разбила по отдельным произведениям.
Мне досталась для вычитки и окончательной редактуры повесть «Москва-­Петушки» Венички Ерофеева, впервые напечатанная в Израиле в 1973 году в журнале «Ами».
Ну что редактировать в Ерофееве?
Единственное что я сделал, вместо точек восстановил в верстке все выброшенное редактурой «Книжной палаты», под чьей эгидой выходил наш альманах. Повесть на страницах альманаха появилась с… — отточиями.

Идея
Безумная идея создать кооперативное, свободное от цензуры издательство родилась у меня осенью 86-го. Идея была настолько же безумна, насколько неосуществима, поэтому я решил, что ее следует немедленно начать воплощать в скудную, однобоко культурную, советскую литературную и общественную жизнь. Но осознав, что в одиночку эту идею в жизнь не воплотишь, я позвонил Саше Давыдову, которому ее и сформулировал. Идея была поддержана (именно в силу ее безумия) на кухне обычного писательского дома, а если быть до конца точным — на кухне бывшей квартиры Д.-Самойлова, где и проживал его сын.
Как всегда водилось в советские времена, были призваны другие товарищи, ­как-то: поэт Юра Ефремов и драматург Юра Гутман. Затем к нам присоединился поэт Игорь Калугин (после он прославится тем, что захватит самолет, летевший из Москвы в Вильнюс, таким образом выразит протест против событий, происходивших в Литве), на «датском» (это когда мы вели переговоры об издании альманаха в Дании) периоде возник поэт — метаметафорист Илья Кутик. В недельный срок идея была обговорена со всех сторон, через месяц мы поняли, что головой (даже, если их несколько) стену (идеологическую) не перешибешь — Горбачев, видимо, исходя из только понятной ему логики, как в известном танце, делал шаг вперед и два назад.
И в один критический момент, когда дело почти стало тухнуть, ­кто-то из нас (сейчас, по прошествии стольких лет, не упомню — кто) воскликнул: «Пусть будет сначала альманах. Из тех, кого власть не печатала и из тех, кого трудно было напечатать сейчас. Главное — издать. А там посмотрим». Его пыл быстро остудили — да кто тебе даст издать «Жизнь и судьбу» Гроссмана или «Иванькиаду» Вой­новича, давайте ограничимся, как говорил Синявский, эстетическими расхождениями с советской властью. А политические — оставим на потом.
На том и порешили. Быстро (это был Юра Ефремов) нашли название — «Весть», образовали инициативную группу, написали устав и другие необходимые документы.
Сейчас, спустя многие годы, удивляешься — откуда хватило ума, сделать то, чем ни разу не занимались в жизни. Это я про написание устава и прочих необходимых для официальной юридической регистрации документов. Кроме того, отлично понимая, что с такими молодыми наглецами как мы, никто не будет разговаривать, мы решили привлечь к нашей затее мэтров с неподмоченной и неиспорченной репутацией.
Таких было немного, но ­все-таки они были.
Теперь оставалось только действовать.
Что мы и стали делать.
Составили обращение к ЦК КПСС и правительству с просьбой о легализации Инициативной группы.
Колесо завертелось.
Мы обратились к Давиду Самойлову, Булату Окуджаве, Фазилю Искандеру и позвонили патриарху советской литературы Вениамину Каверину, который еще в 20-е годы занимался книгоизданием. Бывший обэриут и участник одного из первых советских альманахов «Серапионовы братья» без лишних вопросов душой воспринял и одобрил нашу идею.
Это он, когда надо, дозванивался до ЦК (трубку, естественно, брали референты, которые, если и слыхали о «Двух капитанах», то в далеком детстве, а о ­какой-то Инициативной редакционно-­издательской группе «Весть» ведать не ведали — слыхом не слыхивали, короче самая настоящая русская сказка). Это он разговаривал с завсектором отдела пропаганды ушедшего в небытие ЦК КПСС неким тов. Викторовым и работником секретариата неким тов. Александровым.
А хотелось поговорить с самим «архитектором перестройки» А.Н.Яковлевым, в то время секретарем ЦК, совместно с Е.К.Лигачевым курировавшим вопросы идеологии, информации и культуры.
Но, если Вы пребывали в то время в сознательном возрасте, то должны помнить, что у секретаря, курирующего идеологию, дела были поважнее, нежели издание ­какого-то бесцензурного — при ­неотмененной-то цензуре — альманаха.
Но молодые нахалы, вой­дя во вкус того, что было названо перестройкой, и, почувствовав на своих губах не вкус водки, а необычный вкус свободы, и слегка захмелевшие от этого оказавшегося таким неожиданным вкуса, продолжали настойчиво действовать — осуществлять задуманное.

Письмо в ЦК
В.А.Каверину хотелось не только поговорить с секретарем ЦК по идеологии А.Н.Яковлевым, но и попросить о личной встрече, чтобы объяснить, а если надо и доказать полезность и нужность задуманного дела. В конце концов, такое начинание открывало путь к свободному книгоизданию, в чем, между прочим, перестройка, да и сам патрон «архитектора», генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев, испытывали необходимость не меньше молодых издателей.
Но тов. Александров чисто по-иезуитски все попытки Каверина бюрократически отбивал — какой там Александр Николаевич Яковлев, вы знаете, сколько у него дел без вашей, извините, инициативы? А другой тов. Викторов, так тот прямо говорил, что вопрос сложный, находится в стадии проработки и что надо запастись терпением. На что остроумный патриарх отечественной словесности отвечал — он бы, конечно, рад, но ему уже, ни много — ни мало, 85. Но, очевидно, его собеседники (вполне справедливо!) полагали, что старику спешить нечего — перед ним Вечность.
Что же касается самих временных временщиков, то, думаю, они, даже в мыслях не могли представить себе, что их время кончится совсем скоро — с появлением «коллеги» Ельцина.
Так эти заядлые «перестройщики»-функционеры образца 1987 года тянули до весны.
В конце концов, терпение наше лопнуло, и ставший к тому времени замом председателя редакционного совета (председателем единодушно был избран Каверин) Саша начал тоже связываться со Старой площадью и откровенно дерзить ЦК.
ЦК в лице его клерков в ответ откровенно хамило Саше.
И тогда, как водится на Руси, было решено — если не удается встретиться — написать письмо самому если не батюшке-царю, то одному из самых приближенных к нему людей, все тому же А. Н. Яковлеву, доступ к которому так успешно отбивали тов. Викторов и Александров.
Каверин взялся за перо, то бишь пишмашинку, и прибегнул к старому, как сама советская власть методу — лично обратился к власть предержащему с письмом:
Уважаемый Александр Николаевич!
Принимая близко к сердцу идеи обновления, группа писателей в обращении к Вам выразила готовность вложить силы и средства в создание издательского кооператива, цель которого — деятельная поддержка нынешних благотворных начинаний. О наших планах сообщали «Московские новости», «Литературная газета, «Труд», Центральное телевидение. Выступления прессы помогли еще раз осознать нужность этого живого дела. Очень многими оно воспринято как свидетельство реальности перестройки. Нас поддержали Союз писателей и Госкомиздат СССР, изучивший и одобривший наши рабочие документы. Хорошо понимая, как Вы заняты, мы все же просим именно Вас рассмотреть это предложение. Дело крайне важно для меня, ибо я хотел не только быть причастным к началу этой работы, но и увидеть его результаты. Я верю, что Вы найдете время и силы ответить мне лично.
С уважением и пожеланиями всяческих успехов
Вениамин Каверин

Мы вышли на Серго Микояна, в то время возглавлявшего журнал «Латинская Америка», Саша отвез это письмо Серго, тот по своим каналам передал его на самый верх.
Ответа на него мы так и не дождались, хотя чуть ранее, в марте 87-го, ­кем-то из секретариата ЦК (может быть, тем же Викторовым) Вениамину Александровичу было передано обещание принять его на высоком уровне, но он этого не дождался.
Геннадий ЕВГРАФОВ
(Окончание следует)