Читая Дана Лаора

Я стремился осветить образ Агнона и его внутренний мир как писателя, сочетая рассмотрение его жизни и творчества и разбирая ключевые его произведения в биографическом и историческом контексте, а также отмечая важнейшие вехи в истории принятия творчества писателя публикой и его истолкования. Все это, конечно, описывается вкратце и в самом сжатом виде, что призвано сделать книгу удобной и доступной для читателя, желающего составить себе самое общее представление об Агноне.

 

«В самом сжатом виде», «удобней и доступней для читателя» – около четырёхсот страниц. Особенно мне нравится «вкратце». «Агнон» –  адаптация написанной также на иврите в 1998 году монографии «Хаей Агнон»[1], более чем в два раза объёмней и существенно сложней представляемой книги.  Перевести можно как «Жизнь Агнона». На иврите название (в духе Агнона) апеллирует к Торе:  «Хаей Сара», в Синодальном переводе «И жила Сарра» (Берешит 23:1), это ещё и название недельного раздела, что придаёт книге Дана Лаора уже на уровне названия эпичность и включённость в контекст Торы, в еврейскую традицию её чтения и изучения.

В книге, которую я вам представляю, Дан Лаор предпринимает попытку упростить содержание предшествующей монографии, сделать его более доступным  и расширить таким образом читательскую аудиторию. Однако же и эта как бы популярная версия предполагает  большую заинтересованность и высокую культурную планку.

Переведённая на русский книга представляет для нового читателя Дана Лаора  специфические трудности: дело в еврейском контексте – социальном, историческом, культурном, религиозно-бытовом. Еврейская материя известна в мире русской культуры очень выборочно и слабо, в существенной мере неизвестна совсем. 

Я обращаюсь  к случайному произвольному читателю, которому попал в руки этот мой текст. Можете вы назвать десяток имён, имеющих отношение к  еврейской литературе ХХ века? А десяток имён властителей дум и политических деятелей? Дочь протагониста романа «Шира» – ревизионистка.  Дан Лаор о её политических взглядах упоминает мимоходом, полагая, что читатель включит это упоминание  в готовый контекст, но у усреднённого русского читателя этот контекст отсутствует. Когда я говорю «русский читатель», я имею в виду не анализ крови, а культурную картину мира, которая у усреднённого природного еврея в России слабо различается с культурной картиной мира его русского соседа. 

По страницам книги рассыпаны сотни имён, большей частью совершенно не известные специально не вовлечённому читателю. Ну и культурные и исторические реалии – тоже в значительной мере непрозрачные.

Агнон, хотя его многократно и притом хорошо переводили на русский, куда менее известен в России, чем Амос Оз и Меир Шалев. Одна из причин –  глубочайшая укоренённость его текста в трёхтысячелетней еврейской словесности, остающейся  для стороннего читателя в существенной степени непроницаемой и требующей для понимания фундаментального комментария. Конечно, это относится и к Амосу Озу, и к Меиру Шалеву, и к писавшим на идише Зингеру и Шолом-Алейхему. Но к Агнону в несравненно  большей степени, в качественно большей степени. А комментарии – что комментарии, дело культурное, хорошее, но можно ведь и анекдот объяснять.

Неявные ссылки на классические еврейские тексты щедро разбросаны по повествованию Агнона, имплицитно в нём содержатся, создавая мощный контекст, сообщая смысловую и эстетическую многомерность, которая остаётся вне поля зрения «нормального» западного, в том числе и русского, читателя.

Конечно, кое-что Дан Лаор объясняет, да что там кое-что, многое, многое объясняет, одна из задач его книги,  но объяснить культуру человеку, не принадлежащему к ней, всё-таки затруднительно.

Означает ли сказанное, что  Агнон для внешнего читателя совершенно герметичен? Нет, конечно, иначе не видать бы ему Нобелевской премии. Читатель может не отслеживать аллюзий, не видеть скрытых цитат и   культурного контекста, на который ориентирован автор: ну ладно, не знает он, что название романа «Гость остановился на ночлег» апеллирует к Иеремии, и всё равно будет захвачен и впечатлён. Но такое восприятие  обедняет понимание и не даёт возможности насладиться прочитанным в полной мере. Так что хорошо всё-таки заглядывать в ориентированный на человека русской культуры комментарий. И сознавать, что, увы, он всегда будет недостаточен.

Надо сказать, что еврейские мужчины поколения Агнона, у которых за плечами был, как правило, хедер, а то и ешива, они были естественным образом ориентированы на пронизывающую рассказ интертекстуальность. Даже те, которые идеологически противопоставляли себя этой культуре, таковых было довольно, всё равно она сидела у них в голове, в печени и в почках  и позволяла не только понимать соответствующие аллюзии, но и наслаждаться ими. И женщины (в меньшей степени) понимали, хоть в хедерах и не обучались, но, как минимум в детстве и юности, а некоторые так и всю жизнь, жили в атмосфере классической еврейской словесности.

У меня есть вполне себе ивритоязычный приятель, большой любитель Агнона. Он мой постоянный  критик, сокрушает всё, что я ни напишу, и вот, он говорит: «Мой отец закончил хедер, но кроме начала “Шма” ничего не знал. Агнон, как всякий крупный писатель, ни на какого особо знающего читателя не рассчитывал, никто в полной мере интертекстуальности его отследить не в состоянии, ну так что, человек со вкусом и так понимает, что это великая литература».

Отвечу. Если бы образованный в хедере папа моего камрада жил не в столице  сталинской конституции, а среди читателей Агнона, возможно, знания первоначальных детских дней были бы востребованы и он был бы в состоянии не только начать «Шма», но и закончить.

Нынешний иврит понемногу утрачивает связь с классическими текстами, с книжностью, сохранявшей его на протяжении веков. Сегодня понимание связанной с ними интертекстуальности остаётся достоянием религиозной и академической среды и ориентированных на классические тексты писателей. «Нормальный» израильтянин от этих связей в существенной мере освободился. Поэтому ему надо объяснять то, что не требовалось объяснять его дедушке, даже если дедушка не пошёл дальше хедера.

Что уж говорить о русском читателе.

И тут в дело вступает переводчик книги Сергей Гойзман. Он создаёт в сносках гигантскую комментирующую среду, существенная часть книги, есть страницы, где сноски занимают более половины пространства, при том, что у сносок более мелкий кегль. Комментирует «всё», начиная от «гавдалы» и «моэля», что как бы уже и слишком, до достаточно сложных культурных концептов. Даёт краткую энциклопедическую справку на каждого упомянутого персонажа, повторюсь, их сотни.

 

Литературно Агнон чрезвычайно выразителен, стилистически узнаваем. Диапазон от малых, даже минималистских, форм до эпопеи. И разнообразен: реалистическое повествование, тонкий психологизм отношений между мужчиной и женщиной, магический реализм, сказка, притча, литература абсурда, готическая литература, эротический триллер, плутовской роман. Текст, не сводящийся к фабуле и прочитывающийся на разных уровнях. Что ещё характерно для Агнона – это одновременная приверженность к литературе талмудического круга и к европейской литературе, в том числе и модерна. Дан Лаор подробно об этом говорит.

А я продолжу свой разговор об Агноне в следующем номере «Алефа»: прочтём вместе эротический триллер.

Михаил ГОРЕЛИК

 

 

---