Трещина надежды

Здесь царит поэт, бард, философ. Он рассказывает о себе.
 

Название 
Crack in Everything – слова из «Гимна», вошедшего в альбом «Будущее» 1992 года.
Много лет спустя Коэн говорил, что может подписаться под каждым словом этой песни. И хотя он не любил толковать свои стихи, для «Гимна» сделал исключение.

Будущее не может быть оправданием для отказа от ответственности перед самим собой, перед своим делом, своей любовью:
Ring the bells that still can ring
Ударь в колокола, которые пока еще звонят, их мало, их нелегко найти, но можно.

В нашем мире нет совершенства. Его не достичь ни в браке, ни в работе, ни в любви к Богу, к семье или к стране. Все несовершенно.
Forget your perfect offering

Хуже того, во всем, что бы ты ни делал, есть изъян, трещина: в физических объектах или умственных построениях – в конструкциях любого типа.
There is a crack, a crack in everything

Но именно в эти трещины проникает свет – там воскрешение, там покаяние, и противоборство, и сокрушенность.
That’s how the light gets in.

Весь альбом полон отсылов к травмам двадцатого века, включая Хиросиму и Вторую мировую войну. Пока Коэн писал Гимн, пала Берлинская стена. И в тот же самый год случилась бойня на площади Тяньаньмэнь.
Известно, что Коэн более мрачно оценивал происходящее, чем другие. Он признавался, что даже падение стены не было для него безусловным вестником надежды.
 

Идея
Примечательно, что идея создания этой выставки возникла еще при жизни Коэна, когда Монреаль готовился отметить свое 375-летие. По этому случаю Musée d’art contemporain de Montréal (MAC — местный Музей современного искусства) решил рассказать об одном из своих прославленных горожан. Выбор пал на Леонарда Коэна: его сочли самым знаменитым монреальцем, который, хоть и проводил много времени в разъездах, а жил в Лос-Анджелесе, но постоянно возвращался в родной город – чтобы, по его собственному выражению, «обновить свою невротическую привязанность».
Сам Коэн отказался от участия в подготовке выставки, передал через сына – продюсера и музыканта Адама Коэна, что вмешиваться не станет и таким образом дал кураторам Джону Зепетелли и Виктору Шиффману полный карт-бланш. А те пригласили современных художников и предложили каждому создать свое сочинение на тему жизни и наследия Коэна.
Выставка открылась в Монреале уже после смерти артиста — в 2017 году. Через два года началось ее международное турне, первым пунктом которого стало наиважнейшее место в творческой жизни Коэна – Нью-Йорк: First we take Manhatten…
Здесь выставка заметно изменилась по сравнению с тем, что было устроено в MAC – вписалась в камерные галереи Еврейского музея, в каждой из которых создатели экспозиции предложили свой особый ракурс, свое уникальное видение легендарного артиста.
 

Реализация
Трудно сказать, кто из художников оказался изобретательнее и точнее, чья инсталляция производит большее впечатление. Все они пропитаны воображением, уважением, восхищением и звуком.
В Еврейском музее выставка распространилась на три этажа.
Откуда начинать, чтобы все правильно понять и ничего не упустить?
Наверное, снизу.
Лишь стоит открыть дверь первого этажа, тебя затягивает, как в мощную воронку: пение, аплодисменты, рев толпы… В самом большом из залов по трем стенам на множестве экранов концертные выступления Коэна. 56-минутное шоу.
За стенкой (все комнаты звуконепроницаемы ) на небольшом экране Коэн рассуждает о литературе, творчестве, поэзии. Это свод его мудростей и острот — выдержки из интервью разных лет.
– Поэзия – приговор, а не профессия, — говорит молодой Коэн и добавляет, что не его дело возводить себя на пьедестал.
– Если хочешь отполировать ботинки до блеска, вооружись подробной инструкцией по чистке обуви, — улыбается он. — То же, если хочешь отдраить какую-то сторону своей души…

В полумраке на пути из одного зала в другой глаз выхватывает тексты на стене – сведения о жизни Коэна, не сухие, но лаконичные и взвешенные:

Леонард Норман Коэн был вторым ребенком у Маши Клиницкой-Кляйн и Натана Бернарда Коэна — в еврейской семье, которая относилась к англоязычной элите Монреаля. Леон Коэн, дед Леонарда по отцовской линии, был известным бизнесменом, филантропом и активным участником еврейской общины. Он помогал обустраиваться в Канаде еврейским  иммигрантам из Российской империи, среди них и семье раввина Клиницкого-Кляйна из Литвы – деда Коэна по материнской линии. Один из основателей Canadian Jewish Times — первой еврейской газеты на английском языке (1897 год), он возглавлял Канадский еврейский конгресс и синагогальную общину Шаар Хашамаим, к которой Леонард принадлежал всю жизнь.

К слову, в записи последнего альбома артиста принял участие хор этой синагоги. Тот же мужской хор сопровождает исполнение всего альбома «I’m Your Man» восемнадцатью пылкими поклонниками Коэна (на втором этаже). В этом видится дань еврейской традиции – среди поющих нет женщин, да и число «18» вряд ли случайно – это гематрия слова хаим (жизнь).
Отец Леонарда был лейтенантом Канадской армии, ветераном Первой мировой войны. От него сын унаследовал любовь к костюмам, от матери — харизму и любовь к песням.
Отец скончался, когда мальчику было 9 лет. Потрясенный горем ребенок написал послание, положил его в галстук-бабочку отца и захоронил в саду. То послание он считал своим первым поэтическим сочинением и добавлял, что, во-первых, если бы он смог тогда вскарабкаться на гору, то стал бы альпинистом, а во-вторых, все его творчество было продолжением того акта – захоронения отцовской бабочки.
Уход отца возложил на мальчика новые обязанности, прочно связав его с иудаизмом: он стал старшим мужчиной в семье, председательствующим за пасхальным столом. А судя по песне «Lover Lover Lover» (1974), никогда не забывал, кто такие Коэны – какому колену он принадлежит.
А дальше – студенческие годы и первые публикации, Куба, Лондон и остров Гидра, написание первого романа и неудача со вторым, начало карьеры барда и приход популярности, международные туры, длинные паузы между ними, сенсационные возвращения на сцену, черные дни депрессии и погружение в дзен-буддизм, последние триумфы...
Завершает этот краткий экскурс кадиш по Леонарду Коэну.
Последний – четырнадцатый – альбом Коэна «You Want it Darker» записывался в домашней студии тяжело больного артиста и был ретроспективно воспринят как кадиш Коэна по самому себе. Ивритское слово «Гинени» (Вот я … перед Тобой) неоднократно повторяется в заглавной песне альбома, равно как и фраза «Я готов, мой Господин». (Альбом вышел 21 октября 2016 года, Леонарда Коэна не стало спустя 19 дней — 7 ноября.)
Второй этаж еще менее традиционный, более изобретательный.
Пример тому – Поэтическая машина: на ковре домашний Вурлитцерский орган и старые динамики — усилители, магнитофонные колонки, граммофонные трубы. Кажется, тебя приглашают сыграть что-то из Коэна. Ан, нет. Нажимаешь любую  клавишу, и один их динамиков начинает звучать: Коэн читает стихотворение. Оглядываешься – никого вокруг, и возникает полное ощущение, что он адресуется лично тебе…
Или совсем другой антураж: его голос за кадром, а на экране – город, горы, пустыня…
«Если бы в мире не было картин, мои были бы очень значительными» — это про автопортреты, которые проецируются в следующем зале. Их 220, практически на всех дата – с 2003 по 2016 год, на некоторых какие-то подписи, стихи. Отсюда трудно уйти…
В «Комнату депрессии», придуманную израильским кинорежиссером Ари Фолманом, автором фильма «Вальс с Баширом» — очередь. Туда входят по одному. А там ложишься на кушетку, вглядываешься в мутное отражение самого себя, слушаешь «Знаменитый синий плащ». Слова проецируются на стены, перетекают в фигурки и символы мировых религий. Они плывут к потолку, и спускаются «тебе» на грудь. Это сбивает с толку, погружает в меланхолию, созвучную творчеству Коэна.
На третьем этаже, в единственной комнате выставки опять все по-другому: на стенах разноцветные прямоугольники, из динамиков льются песни Коэна в новых аранжировках и в исполнении разных певцов.
И в каждый из залов хочется завернуть снова.
После Нью-Йорка выставка двинется в Копенгаген, оттуда в Сан-Франциско.
Рита Зильбер