Витас

Суть моего визита выяснилась тут же. Редактор предложила мне сделать перевод либретто оперы композитора Баркаускаса «Легенда о любви». Витас достал клавир — толстенную переплетенную стопу рукописных нотных листов, мы уселись за столом, и... я смотрел и смотрел, перелистывал страницы, и все больше и больше, как бы сказать поприличнее, обалдевал. К тому времени у меня был уже опыт написания стихов на готовую музыку. Мне приходилось это делать для обработок и переложений фортепианной музыки Мак-Доуэлла, Шумана, Грига, Сметаны, Дворжака, Словенского, Чайковского... 

Поэтому я действительно пришел в полное недоумение, а как это можно одолеть?! Такты были невероятной длины, порой от края до края страницы, и размеры внутри каждой фразы и даже такта менялись и были так причудливы, что я просто задохнулся. Среди оркестрантов бытует шутка, что когда они играют Римского-Корсакова, чтобы не сбиться, размер 11/13 они потихоньку проговаривают так: «Римский-Корсаков совсем сошел с ума».

«Ну, тут никакой считалочки-скороговорочки не придумаешь, — понял я и внутренне уже решил отказаться. Но как это сделать — рядом композитор, с другой стороны редактор, и мой отказ — это удар по мне, и довольно ощутимый удар. Отказаться от предложенной работы Министерства культуры! И не по каким-то идейным причинам, а потому что признаешь себя некомпетентным. В лучшем случае — надолго лишиться заказов от этого могучего ведомства.

А тут еще редактор начинает издалека и объясняет мне, что она понимает, какая это сложнейшая работа и что потому они меня и просят (а я про себя думаю, к чему бы эти масленые речи). Но они понимают, что ставки, которые существуют на эту работу, не соответствуют затрате труда.

О, Господи, да я уже все понял! Сидеть полгода минимум, не разгибаясь, и — да, за гроши! Когда мне назвали сумму... Если ее по дням разложить, то с такой зарплаты ноги протянешь. «А мы вам потом на других работах компенсируем!» — умасливает меня редактор. Я чем больше слушаю, тем яснее понимаю, что надо скорее хватать клавир и сматываться, чтобы с досады не наговорить чего-нибудь, о чем потом долго жалеть буду.

Я действительно забираю клавир, говорю композитору, что никакой эквиритмичной рыбы мне не надо. Редактор меня поддерживает, что, мол, клавир я сам прочту, что подстрочник с литовского я разберу, хотя он написан карандашом, что драму Назыма Хикмета я тоже хорошо знаю, оставляю Витасу телефон. И под предлогом, что тороплюсь, быстро исчезаю... Еду и думаю, что какой же я невезучий, что не умею я никак за себя постоять!

Читатель решит, что автор не в меру меркантилен. Да вовсе нет! Думаю, что об этой министерской кухне осведомлены далеко не все читатели. Но дело в том, что мои рассказы об автографах разных людей — повод передать эпоху, ушедшую навсегда, то время, которое мы прожили. А что такое искусство без деталей? Такого быть вообще не может. Я бы сказал так: искусство — это умение показать детали.

Работал я долго. Договор мне дали на год. Но я уложился раньше и на звонки время от времени из министерства с вопросом, как идет работа и не хочу ли я предъявить промежуточные результаты, самонадеянно отказывался. Витас тоже долго не звонил, потом через несколько месяцев осведомился по телефону из Вильнюса, как дела и не надо ли помочь.

Я представил клавир редактору и ушел — не при мне же она будет смотреть работу! Через неделю был вызван на Неглинную в министерство. Шел, сильно волнуясь. Но когда выслушал все восторги по поводу сделанной работы, понял: все, что ни делается, все к лучшему! Этой работой я подтвердил свое реноме на долгие годы вплоть до распада Советского Союза и затем ликвидации Министерства культуры СССР. Но и после этого в новом ведомстве того же названия в Российской Федерации знали и помнили эту мою работу с Витасом, которая называлась не перевод, а «русский текст». То есть я эквиритмично изложил стихами на русском языке либретто.

С Витасом мы встретились, когда клавир был готов и в нем были пойманы все блохи. В той же комнате на четвертом этаже в здании на Неглинной напротив Центрального банка редактор вручила клавир Витасу. Мы поехали ко мне домой, там Витас сел за инструмент, поиграл кое-что из этой оперы и спросил, не могу ли я немного дописать, — он решил дополнить концовку, и опять нужны стихи. Мне снова пришлось сидеть над уже привычными сложными ритмами, размерами, присущими композитору Баркаускасу.

Опера была поставлена в оперных театрах Вильнюса и Еревана. На сцене я ее не видел. Клавир издали в Ленинграде, и, что удивительно, он есть в Библиотеке конгресса в Вашингтоне (США).

Творчество Баркаускаса на Западе пользовалось большей популярностью, чем в нашей стране. Мы подружились. Писали хоровые опусы и для детей, и для взрослых.

Приведу справку из ныне составленной биографии композитора: «Один из ведущих мастеров современной музыкальной культуры Литвы В. Баркаускас принадлежит к тому поколению литовских композиторов, которые заявили о себе в 1960-е гг. как «возмутители спокойствия», обратившись к новой образности, новому, подчас шокирующему авангардистскому языку. С первых же шагов Баркаускас стал одним из лидеров молодых, но уже в его ранних сочинениях это новое никогда не навязывалось, а выступало в тесном контакте с традиционным, целиком подчиняясь художественному замыслу. На протяжении творческого пути стиль Баркаускаса гибко изменялся — менялись жанровые акценты, технические приемы, но неизменными оставались коренные черты — глубокая содержательность, высокий профессионализм, крепкий сплав эмоционального с интеллектуальным. В наследии композитора представлены фактически все жанры: сценические (опера «Легенда о любви», хореографическая сцена «Конфликт»), симфоническая и камерная музыка...»

Витас любил бывать у меня дома. Сидеть в кресле под торшером, и было заметно, что ему хорошо, спокойно, уютно. Мы беседовали часами. Он чрезвычайно интересный эрудированный собеседник и человек совершенно европейский.

Когда я первый раз оказался в его коттедже в Вильнюсе на берегу Немана, почувствовал это особенно реально. Может быть, оттого, что он часто бывал в Европе, его дочь жила в Германии, а он часто навещал ее, может быть, потому, что он воспитывался в относительно свободной среде. Я всегда чувствовал, что он смотрит на Запад и равняет себя по стандартам европейской культуры.

В пору, когда у него возникли семейные трудности, я предложил ему написать необычное произведение, которое, как мне казалось, отвечает нашим общим настроениям и мыслям.

Так возникла Кантата «Мы вдвоём» для камерного смешанного хора, сопрано, бас-баритона, флейты, двух ударных, виолончели и фортепиано. Я специально привел название полностью. Серьезное произведение, которое было приобретено Министерством культуры СССР и, надеюсь, наконец появится в печати в недалеком времени...

После того как Витас женился на музыковеде Тине Вабрут и переехал в Таллин, он стал таким счастливым, каким я его никогда не видел. Он светился. Они дружно показывали свой город, строили планы и планы. А потом я не знаю, что с ним случилось...

«Пятьдесят пять, — говорил Витас, лежа у меня в квартире на диване, — это самый возраст начинать все сначала. Тридцать лет-то у меня есть в запасе!» Но в середине ­1990-х он исчез с моего горизонта. И все. Попытки найти его — пустые хлопоты до сих пор. Где он, что с ним случилось? А у меня его рукописи, письма, фотографии и добрая, добрая память о хорошем друге и соавторе.

Михаил САДОВСКИЙ, Россия