Варшавский еврейский театр

Я приехала летом навестить ее и поддержать. Под подушкой она держала кошелек с наличными и каждое утро выдавала домработнице деньги на хозяйство. Домработница, бойкая тетка средних лет, чувствовала себя полновластной хозяйкой положения и нагло обманывала бабушку. Денежки таяли, бабушка вздыхала, но поделать ничего не могла. Только страдальчески смотрела на меня печальными глазами и повторяла: «Деточка, посиди со мной!»

Я кивала головой, садилась рядом на стул, сочувственно смотрела на нее, а потом украдкой в окно, за которым весело повизгивал трамвай. «Бедный твой дедушка, гниет там, в земле!» — говорила бабушка и снова смотрела на меня, ожидая услышать то ли слова утешения, то ли подтверждение сего грустного неопровержимого факта. Что могла сказать ей в ответ двадцатичетырехлетняя внучка, которая в то время думала о жизни несравненно больше, чем о смерти.

Я брала бабушку за пухлую руку, покрытую россыпью коричневых пятен, и мы обе молчали. «Да, уже не вернется бабуля в театр. Закончилась ее актерская карьера… Sic transit gloria mundi!» — размышляла я. Так и случилось. На сцене Ривка Шиллер больше не появилась, а в 1973 году мои родители забрали ее в Москву.

Я сидела рядом с бабушкой ровно столько, сколько могли выдержать мои непоседливые, жаждущие отвлечений и развлечений эгоцентричные 24 года. И убегала в город. Прошвырнуться по Маршалковской, сходить в кино на какой-нибудь модный нашумевший фильм, встретиться с подругой Наташей, которая в то время тоже гостила в Варшаве у своего отца. В этот последний свой приезд в Варшаву я навестила бабушку, а вот поддержать не сумела. Не знала, как.

В еврейский театр я тем летом не попала, так как он уехал на гастроли, кажется, в Европу. Обидно было. Вспоминала спектакли, которые с восторгом смотрела еще при жизни дедушки: «Тевье-молочник», «Трудно быть евреем», «Опера еврея», «Дыбук» и другие. Идиша я не знала, но театр был предусмотрительно оборудован системой синхронного перевода на польский, и зрителям по желанию выдавали наушники. Разговорным польским я владела свободно и не испытывала ни капли стыда и хотя бы неловкости от того, что я, внучка знаменитых еврейских актеров, не знала идиша.

А могла бы с легкостью освоить этот язык, так как дедушка с бабушкой разговаривали дома по-русски и по-еврейски. К тому же я знала немецкий, и вообще иностранные языки мне давались играючи, без особого труда. Стыд и неловкость — эти запоздалые щемящие чувства, к которым добавилось еще и раскаяние, что не сумела поддержать бабушку в ее горе, и осознание непоправимой былой юношеской глупости и упрямства (зачем мне изучать этот анахронизм — идиш?) я испытала много лет спустя, когда в 2014 году к нам в Америку, в Бруклин, приехал на гастроли Варшавский государственный еврейский театр. Театр моего детства и юности.

За 35 лет моей иммигрантской жизни, кажется, это были их первые гастроли в Америке. Во всяком случае, другие, прежние гастроли если и прошли когда-то, в каком-то году, то странным образом мимо меня.

…Узнав о том, что театр приезжает в Нью-Йорк с музыкальным спектаклем «Мазл тов!», я сказала себе: «Это попытка возврата в прошлое на новом витке жизни. Путешествие во времени. Я обязательно, во что бы то ни стало должна пойти в театр. Отдать дань памяти деда и бабушки, которую когда-то, очень давно, не смогла утешить».

За ценой я не постояла и заказала лучшие места в первом ряду партера. Мой друг (бывший москвич), как и я, не знал идиша. В моей памяти остались только жалкие крохи языка предков — несколько широко известных (даже в среде не говорящих на идише евреев) словосочетаний и устойчивых выражений типа «ота зой», «зайд гезунд», «вус херцех», «а гройсер кнакер», «а гицен паровоз», «эр зогт» и т.д. А также отдельные куплеты популярных песен типа «Идише маме» и «Бублички». Познания моего друга в этой области были, увы, и того меньше.

– Как мы будем воспринимать спектакль? Мы же ни черта не поймем, — справедливо беспокоился он.

– Ну, во-первых, это мюзикл. А в подобном жанре главное — песенные мелодии, голоса артистов, мастерство и выразительность танца. Во-вторых, там же будут программки, в которых обычно излагается краткое содержание действия. Ну и, в-третьих, «Миллениум» — современный театр. Насколько я знаю, там сменились владельцы, и даже сам театр называется как-то по-другому. Недавно сделали колоссальный ремонт. На первом этаже открыли сногсшибательный по убранству, ассортименту и ценам магазин и кафе. Все модернизировано, переоборудовано по последнему слову техники, и зрителей наверняка обеспечат бегущей строкой. Ну, как в Метрополитен-опера, например, — оптимистично предположила наивная я. О, как же я ошибалась!

Спектакль начинался в половине восьмого. Мы приехали где-то без десяти семь, естественно, предположив, что зрителей будут запускать в зал через десять минут. Не тут-то было! В фойе театра перед закрытыми дверями собралась огромная толпа в основном пожилых, старых и очень старых людей. Было душно. Престарелые зрители, с трудом забравшись наверх по крутым лестницам, еле стояли на ногах, пытаясь опереться о стены и забиться в углы. Да и не только престарелым, но и всем остальным хотелось поскорее попасть в зал, сесть на свои места и расслабиться в ожидании магии спектакля. Во мне постепенно нарастал бунт против осознанно неорганизованных организаторов сего мероприятия.

– Ну вот! Наши брайтонские дела! Лишь бы деньги за билеты сорвать! Никакого уважения к зрителю! Чтобы я еще раз пошла в «Миллениум». Ни за что! — кипела я.

Мой приятель молча кивал головой. Он был более сдержан в средствах выражения своих эмоций. Не помню, во сколько открылись двери в зал. В конце концов, все же открылись…

Мюзикл «Мазл тов» состоял из отдельных историй, сценок, кусочков жизни в местечках и городах расселения еврейской диаспоры: от Витебска, Варшавы и Одессы до Нью-Йорка. Содержание диалогов с шутками и анекдотами мы с моим другом понимали весьма скудно. Ни тебе желанной бегущей строки, ни наушников, ни вводящей в курс спектакля программки. (Нет, программка какая-то все же была, но в ней давались лишь общие исторические сведения о театре и его руководителях.) Ишь чего захотели! Больно жирно! Не знаешь языка — сиди дома!

Вот тут-то я и пожалела, что не знаю идиша! Несколько компенсировало нашу языковую беспомощность одно неожиданное обстоятельство: позади нас сидела женщина, которая довольно громко переводила своей приятельнице на русский язык выборочные диалоги. Соседка понимающе реагировала смехом. Мы тоже соответственно реагировали, правда, с некоторым опозданием, так как были уже третьим звеном в «цепной реакции».

К счастью, не все в зале были такими идише-беспомощными бедолагами, как мы. Надо отдать должное другой, довольно многочисленной группе зрителей, которая по причине преклонного возраста, места рождения или других особых семейных обстоятельств знала язык своих ашкеназийских предков и живо отзывалась на шутливые диалоги. Поскольку счастливые носители языка смеялись часто и громко, мы сделали вывод, что текст был веселый.

Драматическая часть каждой сценки переливалась в музыкально-танцевальную. Многие мелодии и песенки, такие как «Идише маме», «Шпилт балалайка», «Ба мир бист ду шейн», «Кузина», «Бублички», были нам хорошо знакомы. Кроме того, исполнители обладали прекрасными вокальными данными и отличной пластикой танца. Поскольку мы сидели в первом ряду, могли хорошо разглядеть лица артистов, оценить мимику и искусство отточенных жестов. Язык музыки, танца и красочных костюмов не нуждался в переводе. Особый этнический колорит штетла спектаклю придавали декорации, выполненные по мотивам и в духе картин Шагала.

В перерыве я зашла за кулисы представиться труппе и поговорить с актерами. Я понимала, что тех старых знаменитых артистов, таких как Швайлих и Рут Ковальска, которых я знала сорок лет назад, скорее всего уже нет в живых. А те, кто был молод тогда, уже состарились до неузнаваемости, впрочем, как и я сама.

За кулисами я сразу направилась к полной женщине средних лет, которая оказалась Голдой Тенцер, бывшей примадонной, некогда игравшей роли первых красавиц. Ее муж, Шимон Шурмей, работавший директором театра с 1969 по 2014 год, умер в июле этого года. Обидно! Не удалось мне повидать этого замечательного театрального деятеля и доброжелательного человека. Помню его не только по Варшаве. В начале 1970-х Шурмей приезжал в Москву, мы гуляли по улице Горького (Тверской) и вспоминали моего деда.

Заменила Шимона Шурмея его жена Голда Тенцер. Теперь она — директор и худрук театра. И если учесть, что театр дает шесть спектаклей в неделю (правда, не только на идише, но и на польском) и по-прежнему гастролирует по стране и за границей, надо сказать, справляется со своей миссией г-жа Тенцер весьма успешно.

Мы говорили по-русски. Голда помнила моих дедушку с бабушкой. Так случилось, что она даже жила у них в квартире какое-то время, когда начинала карьеру в еврейском театре. Я поблагодарила Голду за прекрасный мюзикл и пожелала удачи ей и театру.

Спектакль закончился. Весь коллектив театра вышел на сцену. Зрители долго аплодировали, по российской традиции вручили Голде Тенцер букет цветов. На сцену также взошел высокий представительный мужчина с седыми волосами, завязанными в хвостик. Мужчина не назвал своего имени и не пояснил, какое отношение он имеет к Варшавскому еврейскому театру. По-видимому, это был один из организаторов гастролей. Он произнес по-русски короткую политически окрашенную речь о еврейском искусстве вообще и застенках Лубянки в частности. Заодно, для рекламы, упомянул предстоящие гастроли театра в Бостоне.

Мы с моим приятелем понимающе переглянулись. Мол, все это так: еврейское культурное наследие прекрасно, и не следует новым поколениям о нем забывать. Лубянка погубила многих деятелей культуры… Но почему же зрителям никто не представил актеров, занятых в спектакле? Это же мюзикл, а не кордебалет. Хотелось бы запомнить не только их лица, но и имена, чтобы узнать, если придется вновь увидеть на сцене или в кино! Актеры раскланивались и устало улыбались безымянными улыбками…

Хочется надеяться, что грядущие гастроли знаменитого Варшавского еврейского театра будут организованы в Америке с большим уважением и вниманием к актерам и зрителям.

Елена ЛИТИНСКАЯ, США