Стук соленой картошки
– Ну, — улыбнулся ребе, — все мы терпим обиды от жен. Жена, Элиэзер, это главное испытание, которое посылает еврею Отец Небесный. Кроме того, женщины, наверное, получили Его особое благословение: хотя укусы их упреков весьма болезненны, но к рассвету почти полностью забываются.
– Нету моих сил дальше сносить такое испытание! — воскликнул Элиэзер. — И забыть я тоже не в силах. Ребе, выхода нет, мне нужно развестись!
– Развод — очень серьезный поступок, — ответил ребе. — Может быть, ты сначала расскажешь, что натворила твоя жена?
– Она кормит меня пересоленной пищей! День за днем, месяц за месяцем. И сколько я ни прошу, сколько ни умоляю, как об стену горох!
– Ты ей прямо говорил об этом? — уточнил ребе.
– И не один раз!
Ребе опер голову о ладонь и задумался.
– Расскажи мне, как проходит твой день, — попросил он хасида спустя несколько минут.
– При чем здесь мой день, ребе, я ведь о еде говорил, о пересоленной еде!
– А ты расскажи, милый, расскажи, только со всеми подробностями.
Делать нечего: ребе велит, хасид исполняет. Элиэзер провел по лицу руками, словно снимая прилепившуюся лесную паутинку, и начал.
– Ну, встаю на рассвете, чтобы успеть к первому миньяну, выхожу из дома глубокой ночью. Хорошо, если луна светит, а бывает такая тьма, хоть глаза выколи. Иду, держась рукой за плетень, чтобы в канаву не свалиться. Все плетни в нашем местечке наизусть знаю, могу, не открывая глаз, различить.
Элиэзер широко раскрыл глаза и пошевелил кустистыми бровями, показывая, как он таращится в темноте, после чего продолжил:
– Сначала, разумеется, держу путь в микву, потом в синагоге, перед молитвой, учу несколько страниц по хасидизму. После молитвы Талмуд, Рамбам, опять хасидизм. Потом бегу домой подкрепить животную душу: утренний ломоть хлеба с чаем и — за работу. Я ведь сапожник, сижу в своей будочке на рынке до выхода звезд. — Элиэзер поднял вверх покрытые шрамами ладони и, словно в качестве вещественного доказательства, повертел перед собой. — Работаю не покладая рук: клею, режу, заколачиваю, надраиваю. Перекусываю в полдень хлебом с луковицей — и снова дратва да шило, молоток и гвоздики. Из будки выскакиваю только на полчаса — в синагогу на послеполуденную молитву. И все время повторяю про себя хасидизм или читаю наизусть псалмы.
Когда темнеет так, что без свечи не различишь дратву, я будочку свою на замок и снова в синагогу — уже на вечернюю молитву. После молитвы, разумеется, урок по Талмуду. Глаза смыкаются, мысли в голове липнут одна к другой, точно их смолой обмазали, но я не сплю, руку вниз опускаю и щиплю себя возле коленки, где больнее всего. Не поверите, ребе, у меня там синяки уже много лет не сходят!
После урока иду домой. Ночь, собаки брешут, окна домов тепло светятся, а я бреду голодный, еле ноги волоку и мечтаю об ужине. Так хочется один раз за целый день поесть горячего, и что же я получаю?! Что я получаю, спрашивается?! Пересоленный борщ, пересоленную картошку, а если яичницу она жарит, то уверяю вас, ребе, высыпает в нее не меньше половины солонки.
– А после ужина чем ты занят?
– О, это мое самое любимое время! Сажусь в уголке со свечой и всласть читаю книгу Царей, или пророка Шмуэля, или Притчи Соломоновы, или Песнь песней. И нет для меня большей услады и радости, чем слово Господне.
– А в субботу?
– В субботу! В святую субботу! — Элиэзер весь преобразился, и его глаза засверкали, точно речная вода в полдень. — В субботу я наконец могу сполна посвятить время Торе. Шабес — это ведь день для Б-га, так ведь в песне поется? — Элиэзер вопросительно посмотрел на ребе, ожидая подтверждения, но ребе промолчал. — В субботу у меня три урока: один по скрытой части Торы, один по открытой и один по правилам исполнения заповедей. Ну и часик-другой для отдохновения, я провожу это время в чтении псалмов. Даже от дневного сна отказался, сразу после обеда, когда больше всего тянет вздремнуть, умываю лицо холодной водой и в синагогу — повторять то, что выучил за день.
– Да ты просто праведник! — воскликнул ребе, и хасид зарделся от смущения и удовольствия. — Только шуба тебе мешает, надо бы ее снять.
– Какая еще шуба? — с тоской спросил хасид, сообразив, что его радость была преждевременной и сейчас ребе выпишет ему по первое число.
– Шуба, которую ты соорудил из заповедей. Тебе в ней тепло и уютно, но тем, кто вокруг тебя, холодно. Ты отгородился от мира, живешь только для себя и воображаешь, будто именно этого и хочет от тебя Всевышний.
– А что же Ему от меня хотеть, если не Торы и заповедей? — растерянно спросил хасид.
– Ты обратил внимание, что в твоей жизни нет места для жены? Нет, не обратил, ты ведь ее просто не замечаешь. И детей своих, наверное, в упор не видишь, и родителей. Я уж не говорю про соседей.
Элиэзер тяжело вздохнул, развел руками и потупился.
– А жена у тебя большая праведница и великая скромница. Не решается заговорить с тобой прямо, боится обидеть или поранить. Она считает тебя настоящим цадиком и с помощью соленой еды пытается привлечь твое внимание.
– Привлечь внимание соленой едой! — недоуменно пожал плечами хасид. — Какая глупость! Я ведь столько из-за этого настрадался, неужели нельзя было сказать по-человечески!
– Уверен, что она пыталась, но ты ведь кроме себя и своей шубы никого не видишь и не слышишь. Как до тебя еще достучаться, праведный дуралей, если не с помощью соленой картошки?!
Яков ШЕХТЕР, Израиль
Комментарии:
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!