Свет хасидского подполья

Продолжение.

 

 

Как окончились мои мытарства с советским образованием

Сразу же после ужасного разноса у директора отец начал лихорадочно подыс­кивать мне новую школу в другом районе, где не проживали евреи. Он надеялся, что там не узнают истинной причины моего отсутствия по субботам. К счастью, в короткий срок отцу удалось найти для меня школу в совершенно другом районе города, находящуюся на расстоянии около часа ходьбы от нашего дома. Там еще ничего не слышали о «соблюдении Субботы», и это давало возможность пропускать субботние дни, не подвергая себя опасности. Отец объяснил прежнему директору, что он просит перевести меня в другую школу: мол, там поблизости живет моя тетя, и она сможет обо мне позаботиться. Директор, вовсе не искавший себе проблем с религиозным мальчиком, соблюдающим еврейские заповеди, обрадовался возможности избавиться от меня, и все мои документы были сразу отправлены в новую школу.

Отец побеседовал с моей новой учительницей Феодосией Архиповной и договорился о том, что по субботам я не буду посещать школу, так как у меня слабое здоровье. С соблюдением шаббата проблем больше не было. Однако мне было совсем непросто, поскольку школа находилась далеко от дома. В те годы общественный транспорт до нее не ходил, и я вынужден был идти пешком более пятидесяти минут в каждую сторону. Большинство улиц старого города не были освещены. Зимой, когда я выходил из дома рано утром, было еще темно. Первый урок начинался в 8 часов утра, и мне было страшно идти одному. Но, несмотря на это, я был очень рад, что у меня есть возможность соблюдать Святой день отдыха.

После нескольких месяцев учебы в новой школе снова начали интересоваться, почему я отсутствую именно по субботам. Отец решил попробовать пойти другим путем: перевести меня в школу возле нашего дома, где директор и учителя были евреями, и упросить их, чтобы те позволили мне не появляться по субботним дням.

По закону, если учащийся желает перейти в другую школу, администрация прежней школы должна передать туда все его документы, и тогда ответственность за этого учащегося переходит на новое руководство. Мой отец пришел к директору, сообщил, что он просит перевести меня и добавил: «Не утруждайтесь, я и сам могу передать все необходимые документы». Директор, халатно относившийся к своим обязанностям, с радостью согласился на предложение отца.

Так случилось, что по воле Всевышнего отец задержался с передачей документов на целых две недели. Поняв, что мной никто не интересуется, он решил оставить документы у себя еще на некоторое время и посмотреть, что будет дальше. Когда прошло еще несколько недель, отец убедился, что на самом деле никто не располагает информацией о том, где я учусь, и моя учеба больше никого не интересует.

Так чудесным образом закончились мои мытарства, связанные с советским образованием.

 

Молитва еврея

Я уже говорил, что мои родители прикладывали огромные усилия и подвергали себя большой опасности, чтобы дать нам настоящее еврейское образование и воспитать в духе Торы и заповедей.

Мой первый меламед р. Зуша Паз (все называли его раби Зуша – шамаш), у которого я учился в 1944 году, считался праведным и богобоязненным человеком. Он был невысок ростом, с длинной белой бородой. С учениками вел себя строго и придирчиво, питомцы его очень боялись.

Я слышал, что ребе Зуша делал свое дело как мицву и не брал себе за обучение никакой платы. На деньги, полученные за работу, он покупал хлеб и масло, и каждое утро готовил своим ученикам бутерброды. Понятно, что в те тяжелые военные 1940-е годы продуктов было немного, и масло едва виднелось на кусочке черного хлеба…

Однажды после учебы я должен был пойти к врачу. Моя старшая сестра Сара сидела со мной на уроке, дожидаясь окончания занятий, чтобы меня проводить. Мне было тогда около пяти лет, мы учили еврейские буквы с огласовками. Ребе Зуша спросил меня, как произносится буква «ламед» с огласовкой «сеголь». Я знал, что это произносится как «лэ», но не мог вымолвить ни звука из-за боязни ошибиться.

Моя сестра, сидевшая в сторонке, хотела шепнуть мне ответ. Она слышала, что ребе Зуша строго наказывает учеников, которые не знают уроков, но страшилась: а вдруг он заметит, что она мне подсказывает, и разозлится также и на нее. Так его все боялись. Я слышал, что однажды один из его учеников заболел на нервной почве. Когда ребенку сказали, что его пришел проведать ребе Зуша, мальчик начал трястись и дрожать так, что строгому наставнику не позволили подойти к нему. Но, несмотря на свою строгость, учителем он был хорошим. Он учил нас молиться нараспев, так что каждая буква обретала специфическое ударение.

Однажды в Самарканде я вел молитву в миньяне, и один из пожилых хасидов, Хаим Залман Козлинер, сказал: «По твоему произношению я чувствую, что ты учился читать и молиться у раби Зуши – шамаш»! После войны раби Зуша переехал в Москву, где жила его дочь. Рассказывали, что по утрам в шаббат он шел по два часа до миквы и обратно, чтобы окунуться перед молитвой.

Несколько месяцев я занимался с раби Моше Винерским. В канун шаббата он учил с нами недельную главу Торы с переводом Онкелоса. Затем какое-то время моим учителем был раби Берл Гуревич, а после него — один год — раби Авраам Йосеф Энтин, ученик и секретарь Хафец Хаима; он сам составлял еврейские календари и обеспечивал ими нашу общину. В нашем детском представлении каждый период обучения казался долгим и значительным.

 

В духе самопожертвования ради Торы и заповедей

Особенно запомнились мне лучшие годы в нашем подпольном хедере, когда я учился вместе со своими друзьями Михаэлем Мишуловиным, Яковом Лернером, Мотлом Голдшмитом, Биньямином Малаховским, Залманом Фридманом и другими. Нашим учителем был известный хасид р. Бен-Цион Мороз, или, как все его называли, Бенче Мороз. Сейчас, когда мы собираемся вместе и с благоговением вспоминаем о событиях того времени, наполненного одновременно горечью и сладостью, мы понимаем, что остались евреями, соблюдающими Тору и заповеди, в значительной степени благодаря воспитанию раби Бенче, да будет благословенна память о нем.

Личную жизнь раби Бенче Мороза не назовешь удачной  — нормального семейного быта у него не сложилось. Часы, которые он проводил в хедере с учениками и братьями Мешуловиными, были для него временем отдыха и душевного спокойствия — вдалеке от семейных проблем. Не раз, заходя во двор, где находился наш хедер, он говорил с улыбкой: «О! С’из Америка! Их бин до фрай! (Это и впрямь Америка! Здесь я абсолютно свободен!)» Иногда он рассказывал об Лейзере Чичерском, который вел его под хупу, говоря: «Эр из гевейн майн унтерфирер. Ой, hот эр мих унтергефирт…» (Здесь игра слов: «Он подводил меня под хупу. Ой, как же он меня подвел!»)

В прежние годы, чтобы спастись от армии, некоторые ребята делали на своем теле разные увечья. Что сделал он? Надрезал себе сухожилия пальцев в среднем суставе правой руки и завязал их на время, после чего они срослись и остались искривленными на всю жизнь. Когда он пришел на медицинскую комиссию и врачи увидели, что пальцы его правой руки изуродованы, они дали ему освобождение, поскольку с таким повреждением невозможно стрелять из винтовки. Он рассказывал нам об этом, и мы навсегда запомнили: лучше остаться с увечьем на всю жизнь, чем попасть в ситуацию, в которой невозможно будет соблюдать Тору и заповеди, как, например, в советской армии.

Самопожертвование во имя Торы и заповедей было неотделимой частью его личности. Раби Бенче был остроумен, и его меткие высказывания помогали понять, чем он живет. Однажды он услышал, что один еврейский парень хотел покончить с собой из-за того, что его не приняли в университет. Он кипел от гнева, говорил взволнованно: «Ой… если бы моя жизнь стоила так дешево, я бы создавал хедеры и ешивы; ведь единственная причина, почему я этим не занимаюсь, в том, что мне дорога моя жизнь!»

Раби Бенче был не только профессиональным преподавателем — он был еще и великолепным воспитателем. Будучи хасидом Ребе Рашаба и воспитанником любавичской ешивы «Томхэй тмимим», он изо всех сил старался передать своим ученикам внутреннюю жизненную силу хасидизма, воспитывая в нас понимание, что для выполнения предписаний Торы и заповедей необходимо самопожертвование.

В нашем хедере было две группы: мы, младшие — до возраста бар-мицвы, и старшие. Учеба проходила на квартире, которую р. Бенче снял специально для хедера во дворе, где жила семья Мишуловиных. В этом заключалось ее большое преимущество: здесь не было соседей, и поэтому подпольный хедер находился в относительной безопасности. Окна дома выходили во двор к воротам, и если кто-то входил в ворота, раби Бенче мог сразу его увидеть.

Учитель очень любил Мишуловиных — Давида и его младшего брата Эли. Он называл их ласковыми именами и получал огромное удовольствие от общения с ними. Часто по окончании урока он просил нас повторить пройденный материал, а сам заводил с ними разговор. В такие моменты его лицо светилось от радости. Он вел с ними продолжительные беседы на разные темы. Мы понимали, что если раби Бенче начал с ними говорить, это не скоро закончится. Мы успевали повторить пройденный материал и даже пошалить.

Его подход к воспитанию заключался в том, чтобы, не дай Б-г, не наказывать детей. Он предпочитал дать ребенку самому почувствовать, насколько серьезен его проступок. Благодаря сильно развитому воображению, учитель великолепно демонстрировал ученику всю тяжесть содеянного. Если же речь шла о грубом нарушении, он ставил ребенка в угол. И очень редко, чтобы пресечь совсем плохие поступки, он хватал нарушителя за руку и ударял его ладошку об стол.

Раби Бенче требовал, чтобы мы изучали Гемару и хорошо понимали ее содержание. Однажды, услышав, как я пов­торяю Гемару, он прервал меня, сказав: «Ты не понимаешь текст!» Я снова повторил комментарий к Талмуду, но он продолжал настаивать на своем: «Ты не понимаешь текст Гемары!» Я не мог уяснить, что он имел в виду. Увидев это, он объяснил: «Как ты это произносишь? Да по твоему «напеву» видно, что ты не понимаешь, где вопрос, а где ответ, ты не вникаешь в содержание текста и, следовательно, не улавливаешь суть дискуссии». Однажды он сказал мне: «Я хочу, чтобы ты объяснил своей маме отрывок из Талмуда, который ты учил. Если она скажет, что ей понятно, значит, понятно и тебе».

 

Как хасидские старейшины играли в футбол

Нам было тогда лет восемь-десять. Мы были увлечены футбольным матчем, и никто не заметил, как во двор вошел раби Бенче. Он остановился посреди двора и, схватившись за голову, стоял так некоторое время с видом человека, пораженного и даже возмущенного увиденным. Мы знали, что он терпеть не может всепоглощающий азарт игры, и понимали, что нам это не пройдет даром. Пристыженные, мы расселись по местам, но учитель сказал, что прежде чем начнет урок, он хочет рассказать нам что-то интересное. Мы, не скрывая своего любопытства, разинули рты. Он начал свой рассказ.

«По пути сюда я стал свидетелем необычайного зрелища: несколько почтенных хасидов — раввин Эли Паричер (рав Элиягу Левин), раби Рахмиэль Хадаш и раби Борух Духман-шохет — играли в футбол…» Мы сразу поняли, к чему он ведет, но не смогли сдержаться и рассмеялись, а он продолжал с серьезным видом: «Что вы смеетесь? Раби Борух-шохет ударил по мячу, а раби Рахмиэль погнался за мячом и уже почти настиг его, но тут раби Эли Паричер отбросил мяч головой…» Мы от души смеялись, а он снова спросил нас с серьезным видом: «Что вы смеетесь? Ведь несколько минут назад я видел, как вы именно так и играли? В чем разница между хасидскими старейшинами и вами? Вы ведь тоже учите Тору, и если им это не к лицу, то как это может быть к лицу вам?»

Раввин Гиллель ЗАЛЬЦМАН, США

Продолжение следует.