«Не бывает напрасным прекрасное»

Даниил Хармс записывал в дневнике: «Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении...» Его поэтические фантазии всегда замешаны на абсурде, особенно стихи для детей:

Как-то бабушка махнула,

и тотчас же паровоз

детям подал и сказал:

пейте кашу и сундук.

Даниил Хармс — классик российского абсурда. Туда же и Николай Заболоцкий: «Гляди: не бал, не маскарад,/ Здесь ночи ходят невпопад /Здесь от вина неузнаваем,/ Летает хохот попугаем...» Тогда, в ­1920–1930-е годы, люди читали Хармса, «Городские столбцы» Заболоцкого и улыбались. Они понимали, что за всей этой лирической галиматьей, литературной чушью стоят абсолютно реальные видения, переживания, стрессы и чувства. И глухое отчаянье от невозможности что-либо изменить в жизни, которая, как каток, грозила раздавить каждого. Что, впрочем, и было сделано с поэтами-обэриутами, и не только с ними...

И еще одно важное обстоятельство. Прежний отечественный читатель был приучен к художественному вымыслу, к фантазии, к юмору, к игре словесами еще со времен Пушкина. Не забыли «Руслана и Людмилу»?

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит.

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей...

Кот ученый — это настоящий сюр. Но, помимо Александра Сергеевича, были еще Гоголь, Лесков, Козьма Прутков и другие таланты с мощной фантазией, с ярким узорчатым словом, с буйством метафор и сравнений, с разливом сочных красок... Короче, в те советские годы читатель был начитанным, читателем с большой буквы, понимавшим и ценившим слово. Власть пыталась подсунуть читателю нечто исключительно патриотическое и фальшивое, при этом убирая подальше от глаз Мандельштама, Булгакова, Пильняка, Бабеля и других корифеев слова и сатиры. Цензура буйствовала, а вопреки ей процветал самиздат. Читателю всегда хотелось чего-то неофициального, остренького и свеженького...

Когда рухнул Советский Союз, а вместе с ним канула и цензура, тогда всем казалось, что сразу расцветут сто цветов. Цветы расцвели, но, увы, не такого качества, как хотелось бы. Оказалось, что таланты вызревают лучше в условиях давления, зажима, тисков и прессинга. А когда все дозволено, то на свет появляется не так уж много шедевров и фейерверков. Но, тем не менее, в 1990-е годы на сатирическую и ироническую тропу вышло немало старателей — от Кибирова до Шаова, от Пригова до Иртеньева, от Шендеровича до Вишневского.

Но среди новых звезд и целых мини-созвездий, на мой взгляд, яркой звездой блистает Юнна Мориц. «Бродский в юбке», как кто-то ее назвал. Широко популярны стихи Мориц, положенные на мелодию Сергеем Никитиным: «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли...», «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей...», «Большой секрет для маленькой компании» и другие.

Каюсь, я не писал о Юнне Мориц. Тем не менее, попытаюсь поделиться своими куцыми знаниями о ней. Юнна Петровна (Пинхусовна) Мориц родилась 2 июня 1937 года в Киеве. Дитя ужасного 1937-го. Воспитывалась в еврейской семье, и все тревоги и волнения украинского еврейства, помноженные на переживания, связанные с войной, она впитала в себя и никогда от них не отрекалась. «...Там родилась я в жесткий год,/ И кухня жизни была горька,/ И правда жизни была груба,/ И я — не сахар, стихи — не мед,/ Не рассосется моя строка,/ Не рассосется моя судьба», — так писала поэтесса. И строки стихотворения «Из дневника»:

Не верила, не ждала.

Просто жила, как жила.

Жизнь везде тяжела.

И чванство везде — от хамства. 

Нечего бить в тамтам

На радостях, что не там,

А здесь ты остался весь —

От каблуков и пьянства...

Когда Юнна училась в Литературном институте в Москве, ее пригласили поехать в Арктику (не в Коктебель и не в Сочи, а в Арктику!) Она поехала, а когда вернулась, ее выгнали из института «за нарастание нездоровых настроений в творчестве». «Все вокруг призывали меня воспевать революцию, — вспоминала Мориц. — А я не столько эту революцию ненавидела, сколько была в шоке от другой жизни, которую увидела».

В 1963 году в журнале «Юность» появилось знаменитое стихотворение Юнны Мориц, посвященное памяти грузинского поэта Тициана Табидзе, убитого в годы сталинских репрессий:

На Мцхету падает звезда.

Крошатся огненные волосы,

Кричу нечеловечьим голосом —

На Мцхету падает звезда...

Кто разрешил ее казнить, 

Кто это право дал кретину —

Совать звезду под гильотину?

Кто разрешил ее казнить,

И смерть на август назначал,

И округлял печатью подпись?

Казнить звезду — какая подлость!

Кто смерть на август назначал?..

За эту беспощадность обвинения Юнну Мориц отлучили от издательств. «Девять лет не издавала книг,/ но не рыдала, что «сижу в опале»./ В какой опале, если ни на миг/ ни я, ни мой читатель, не пропали?!.» В этот трудный период Мориц выжила — без книг, без квартиры («жилья не было вообще до 32 лет никакого»). И еще одно обстоятельство: она жила вне тусовок, сознательно избегая общения с коллегами по цеху. Мориц ушла в «добровольное гетто». «Нет, нет и нет! Взгляни на дураков,/ Геройство променявших на лакейство, —/ ни за какую благодать венков/ попасть я не желаю в их семейство!» И еще утверждение: «Я просто человек сольный. А не командный». «Я просто поэт в чистом виде, парящий в облаках, но именно поэтому мне нельзя ничего навязывать, никакую туфту ни в какой упаковке. Современная культурная элита — как раз одна из таких упаковок...»

И совсем оригинальное признание: «Поэт вообще — тунгусский метеорит и струнный инструмент». О себе как-то заявила в третьем лице: «В тумане Мориц голубом». И с кем же в основном общалась Юнна Мориц? «Моим современником был постоянно Пушкин, ближайшими спутниками — Пастернак, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Заболоцкий, а учителями — Андрей Платонов и Томас Манн». Такая большая-большая компания классиков!

В другом интервью Мориц ответила так: «Я очень рано попала в плохую компанию, лет в 10, и поэтому мои собеседники — пьяный бомж Гомер, беженец и крутой «заговорщик» Данте, «трибун» подозрительной ориентации Шекспир, «невыездной» возмутитель спокойствия и хулиган Пушкин, безумный Блок...»

Ну а настоящие современники, литбратья и литсестры, богема? На это есть ответ Юнны Мориц, весь переливающийся в иронии:

Никак я не доеду до богемы,

Никак я до богемы не доеду,

Все не доеду до нее никак!..

Возникли с этим жуткие проблемы,

Среда — счастливый день, 

но даже в среду

На том пути — то насморк, то овраг,

То вдруг пожар, то непонятно, где мы,

То гаснет свет и вспыхивает мрак, —

Никак я до богемы не доеду,

Никак я не доеду до богемы,

Все не доеду до нее никак!..

В поэзии Мориц сквозят постоянные аллюзии: «Когда мы были молодыми,/ И чушь прекрасную несли, /Фонтаны били голубые, / И розы красные росли», / — Я сочинила эту прелесть, /Я вам напела этот бред,/ Когда ряды еще не спелись,/ И двадцать семь мне было лет...» Прекрасный возраст «27». А спустя 25 лет, в 52 года, Мориц, не совсем юная Юнна, уже писала без всякого романтического флера и упоения бытия: «Пятьдесят мне и два годика,/ бранит меня периодика,/ доносчик и солдафон/ слушают мой телефон,/ гробил меня редактор,/ травит меня реактор,/ грабит меня издательство,/ всюду вранье и предательство,/нельзя ударяться в истерику,/ друзья удирают в Америку,/ хамы меня обижают, /дети меня обожают,/ кашель гудит мой волгло, —/ очень живу я долго!..»

Старая история: в России надо жить долго, и тогда можно чего-то заслужить: в 2001 году Юнна Мориц удостоилась премии «Триумф», в 

2004-м — премии академика Сахарова «За гражданское мужество». Но даже при триумфе кто-то из коллег умудрился ее лягнуть, мол, «твердо второй поэт русской словесности». Вообще у Юнны Мориц крайне противоречивая критика. «Ее муза — бешеная амазонка, чуть осаженная иронией», — отмечал Андрей Вознесенский. И он же в давнем очерке «Мнемозина* на метле» (1978) четко сформулировал: «Содержание и смысл поэзии Юнны Мориц — жизнь наша суетная, затурканная, трагическая и прекрасная в своей сути».

Мнемозина понятна, а откуда метла? Вознесенский использовал утверждение Мориц: «Я не езжу на Пегасе,/ Я летаю на метле!» А в результате полетов — «сплошные шедевры» (опять же Вознесенский). Добавлю: шедевры, созданные подчас жестко:

Вот труба, румяная, как дама,

и лицо у ней из кирпича,

дым идет, а жизнь — такая драма,

где все время поздно звать врача.

Юрий БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Россия

Окончание в следующем номере

______

*Мнемозина — дневная бабочка, занесенная в Красную книгу.