Мэри, Розамунда и другие...
Людмила жила в Америке только второй год, и пока радостей в ее жизни было мало. Сплошное преодоление трудностей. Поселились они с мужем и двухлетним сынишкой в районе Канарси — в проджекте для людей с низким доходом. (Люсина свекровь, желая жить самостоятельно и не слишком близко от детей, осталась вместе со своей собакой в Фар-Рокавее.) Доход семьи молодых иммигрантов был в то время более чем низкий, то есть почти никакой. Организация NYANA им давно не помогала. На пособие welfare Люся подавать не хотела. Welfare означало милостыню, а Люсе, молодой, здоровой и знающей английский, было стыдно просить милостыню.
Люсин муж, Женя, попытав счастья на работе санитара в доме для престарелых, не выдержал натуралистических нюансов ухода за лежачими больными, проявил несговорчивый характер и был уволен за грубость и профессиональную непригодность. (Хотя по образованию он был врач-терапевт.) Поболтавшись месяц без налички на одних фудстемпах и с трудом выменивая их на деньги, чтобы купить сигареты и пиво, он решил (по примеру своего любимого поэта Николая Гумилева) отправиться в путешествие и попытать счастья. Ну, конечно же, не в далекой Африке на озере Чад, а в более близкой Калифорнии, где, к слову сказать, плотно и вольготно осели Женины друзья по эмиграции Вайсманы. Уехал — и с концами. А Люся осталась с пятьюдесятью долларами в кармане, которые выиграла, купив лотерейный билет (все-таки есть Б-г на небе) и с мечтой найти какую-нибудь более или менее чистую работу, так как присматривать за старухой-соседкой за три доллара в час (а старуха была превреднейшего нрава) ей тоже порядком надоело.
Звали старуху Минна. Ей было сто лет в обед. По рассказам Минны, у нее были где-то дети, внуки и правнуки и также когда-то — муж. Но теперешняя жизнь старухи была настолько запущенно одинока, что все ее прошлое, казалось, было давно и неправда. Минна имела зловредную привычку частенько недоплачивать Люсе пару долларов. Так, на всякий случай, чтобы она не передумала на нее работать и обязательно явилась на следующий день за своими несчастными грошами. Минна обычно звонила Люсе в шесть утра и требовательно кричала в трубку с бруклинско-еврейскими интонациями, привезенными некогда в Америку ее местечковыми предками.
– Lucie! Ты сегодня придешь? Приходи обязательно, ты мне нужна! Можешь привести с собой ребенка.
В конторе по трудоустройству Люся заполнила какие-то бумаги и в графе о желаемой работе так просто, наобум, написала, что ей бы хотелось поработать в библиотеке. Так оно и случилось. Вскоре приходит Люсе письмо из Бруклинской публичной библиотеки с приглашением на интервью для работы клерком. Вот радости-то было! Но сразу возникли две проблемы. Первая: что надеть? Ибо дело было летом, а у нее в наличии имелось всего два летних, изрядно поношенных, прошедших через солнце Италии платья х/б, привезенных еще из Союза. И сарафан с открытой спиной, купленный в Италии на барахолке. Люся также была счастливой обладательницей пары джинсов и белой майки с призывной надписью едко-зелеными буквами: “Women on the run”. Естественно, эти наряды для интервью не годились. Проблема вторая: с кем оставить ребенка? Первый вопрос утрясла Люсина новая подруга по проджекту Галя. Галя жила в Америке на год дольше Люси и гордо чувствовала себя настоящей американкой. Кроме того, у нее в Бруклине была родная американская тетя, которая подбрасывала племяннице подарки и оказывала моральную поддержку. Галин шкаф был буквально набит разными тряпками, и она поделилась с Люсей парой платьиц, которые еще имели товарный вид, но ей, Гале, уже поднадоели. Второй вопрос тоже утрясся. В Люсином доме жила сердобольная и хлебосольная женщина Тамара — грузинская еврейка, которая согласилась присмотреть за ребенком:
– Конечно, приводите ребенка! Хороший, спокойный мальчик. А лоббио он кушать будет?
– Конечно, будет! Он у нас всеядный, — поспешила заверить Тамару Люся.
И вот наступил день интервью. Люся привела себя в порядок, насколько хватило знаний и умения, но как на зло простудилась. В Москве она бы отлеживалась неделю, а тут надо было наступить на горло простуде и идти в бой. Накачавшись тайленолом и каплями от насморка, Люся забила слезо- и соплевыделения и поехала на Гранд Арми Плаза в центральное здание Бруклинской публичной библиотеки.
Интервью с ней проводила работник отдела кадров, очень приятная молодая женщина Джо Анн. (К несчастью, она вскоре заболела рассеянным склерозом и ушла на инвалидность. Почему хорошие люди так быстро исчезали из Люсиной, да и из своей жизни?) Джо Анн просмотрела Люсины бумаги, задала несколько вопросов по анкете и — о радость! — решила принять ее на постоянную работу клерком в библиотеку. Причем она оказалась такой понимающей и сочувствующей женщиной, что предложила Люсе начать работать в бранче, который находился буквально напротив Люсиного дома, хотя вакансии были и в более отдаленных местах. Однако Джо Анн предупредила молодую женщину, чтобы та обязательно пристроила куда-нибудь своего сынишку. Ну, Люся, конечно, заверила ее, что у нее есть обожаемая свекровь, которая только и ждет момента начать смотреть за любимым внуком. (Ложь во спасение собственной шкуры — святая ложь. Люсина свекровь никогда не проявляла особой любви к своему внуку и тем более не изъявляла желания посидеть с ним ни в Австрии, ни в Италии, ни в Америке. У нее была любимая собачка и великая иммигрантская мечта — выучить азы английского языка и найти себе состоятельного американского спутника жизни. С мужем своим она развелась и оставила его в Москве.)
Наступил долгожданный день. Люся сделала интеллигентно-неяркий мейкап, надела строгое, пристойное платье от подруги Гали, отвела сынишку к соседке Тамаре (расценки бэбиситтерского труда в те годы были в иммигрантской среде весьма щадящие — один доллар в час) и отправилась на работу в библиотеку. Встретила Люсю ее новая супервайзерша (старший клерк) с экзотическим именем Розамунда, которая для упрощения произносимости и ускорения общения разрешала называть себя просто Роза. Роза была высокая, красивая, эффектно одетая итальянка (американка во втором поколении) лет пятидесяти с хвостиком. Она представила Люсю сотрудникам, указала ей рабочее место и, не дав отдышаться, вызвала ее в отдельный кабинет, где вместе с ведущей библиотекаршей Салли провела с ней вступительную беседу. Надо сказать, что Люсе продолжало сказочно везти. И Роза и Салли говорили на хорошем, четком, культурном английском языке без бруклинского диалекта. Люся все понимала и шустро отвечала на вопросы, хотя некоторые из этих вопросов вызвали у нее недоумение и улыбку. Ни у Розы, ни у Салли не было опыта проведения интервью с новыми иммигрантами.
– Когда вы приехали в Америку?
– Год назад.
– Чем вы занимались в Америке в течение года?
– Растила сынишку, вела домашнее хозяйство, а также ухаживала за престарелой женщиной.
– С кем будет находиться ваш ребенок, когда вы будете на работе?
– С моим мужем или свекровью.
– Умеете ли вы читать и писать по-английски?
– Да. И не только. Я еще умею читать и писать по-русски, по-польски, по-чешски и по-немецки. У меня высшее образование и степень магистра славянской филологии.
Последний ответ Люси обрадовал Розу и Салли и одновременно несколько завел их в тупик.
– А почему вы при таком высоком образовании согласились на низкооплачиваемую работу клерка в библиотеке?
– Это лучше, чем ухаживать за престарелой соседкой. К тому же я люблю работать с людьми и книгами.
Самый последний Люсин ответ положительно отозвался в сердцах и умах обеих супервайзерш, и они решили прекратить допрос-интервью. А чтобы новоиспеченный клерк Люся не сидела без дела и поняла почем фунт лиха, Роза сразу же после ланча и беглого тура по библиотеке решила поставить ее на выдачу книг. Это было испытанием на прочность. Компьютеров тогда в библиотеках Бруклина не было, а было некое уродливо-громоздкое фотографирующее устройство, по-английски называемое photostat machine. Чтобы выдать книгу читателю, надо было сначала разложить лесенкой три карточки: читательский билет, карточку с выходными данными книги и карточку, на которой был указан срок возврата материала. Причем эта последняя могла быть трех цветов: зеленая — для детских книг, голубая — для взрослых и темно-синяя — для особо популярных бестселлеров, которые выдавались с последующей оплатой — десять центов в день.
Было где-то три часа дня. Народ в библиотеку валом валил, как будто не за книгами, а, как в Москве, за колбасой. У полки с бестселлерами читатели буквально вырывали книги друг у друга. («Вот это да! — подумала Люся. — Вот что значит тяга к культуре, а в Москве говорили, что американцы ничего не читают, кроме кулинарных книг, книг по здоровью, пособий по сексу и как делать деньги! Обычная советская пропаганда».) Очередь на выдачу выстроилась довольно длинная. Надо было быстро соображать, какую карточку куда класть, и, соответственно, нажимать фотографирующее устройство. Правая рука — для раскладки карточек, левая — для удара кистью по фотостату. Вжик, вжик! Бум! Вжик, вжик! Бум! Правой, левой, правой, левой! Потом надо было положить соответствующие карточки в карман каждой книги, сгрести все книги в кучку и аккуратно, не перепутав, подать соответствующему читателю. И так без конца. Иногда читатели просили пластиковый пакет, за который взималась отдельная плата — пятнадцать центов. Это дополнительное действие надо было отметить на особом формуляре и отбить пятнадцать центов на кассе. Приходили пенсионеры и клиенты помоложе. Вваливались целыми семьями. Мамы и бабушки с детьми. Некоторые детки прибывали в колясках. Коляски быстро заполняли и без того малое пространство библиотеки. Все галдели, как на базаре, и это воспринималось как должное. Никто никому не делал замечаний. Ну, разве что если кто-нибудь переходил с галдежа на крик. Тогда из-за «кулис» возникал пожилой охранник с красным лицом (то ли от избытка алкоголя в крови, то ли от высокого кровяного давления) и лихо закрученными седыми усами. Он громким, но вежливым голосом просил успокоиться разбушевавшегося читателя, который, к примеру, сильно возмущался, что ему надо заплатить штраф за просроченный материал. Каждый член семьи набирал минимум книг по десять. («Когда же они успевают все это прочесть? Наверное, никто не работает. Живут на банковские проценты, счастливцы», — продолжала мысленно недоумевать Люся.)
Понадеявшись на Люсину сообразительность, молодость и здоровье, Роза продержала ее на выдаче аж целых два часа, хотя норма, как Люся потом выяснила, была полтора часа за раз. Под конец Люся уже плохо соображала, что, куда и кому. Левая рука от толчков по фотоаппарату дико разболелась, перед глазами замелькали карточки, книги и люди. Голова нещадно трещала, ноги затекли от стояния на месте, и Люся молила Б-га помочь ей выстоять и не упасть в обморок. Выстоять — выстояла, в обморок не упала, но ошибок наделала кучу, путая карточки, книги и людей. (Это выяснилось потом, когда отдел циркуляции прислал Розе фотопленку, датированную началом Люсиной работы, и некоторые читатели, получившие по почте открытки с предупреждением о задержке материалов, стали жаловаться, что в тот злополучный день они брали совсем другие книги. Учитывая полнейшее отсутствие у Люси опыта, Роза благосклонно простила ей все ляпы и ошибки.) Отстояв два часа на выдаче, Люся получила долгожданный перерыв — брейк — и поплелась на ватных ногах в кухню-столовую съесть яблоко. Там уже «брейковал» детский библиотекарь, молодой парень Джим, который радостно пустился в дружескую беседу с девушкой. Во-первых, Люся все же была элементом экзотики, во-вторых, ему порядочно надоело работать среди старых баб. Он был хронический холостяк. Джим проводил детские программы, показывал фокусы и рассказывал разные истории, над которыми надо было смеяться. Люся деланно смеялась над его шутками, хотя на самом деле ей пока что было не смешно. Она еще была не готова к юмору, так как ее жизнь на данном этапе к юмору не располагала.
После первого дня работы Люся зашла к Тамаре за ребенком и, физически усталая, но морально удовлетворенная, поднялась к себе на восьмой этаж.
Муж Женя, покрутившись пару недель в Сан-Франциско, изрядно поднадоев Вайсманам и ничего для себя так и не выкрутив, вернулся на автобусе через всю Америку домой — грязный, измотанный, опустошенный морально и материально. Как побитый пес. А Люся уже была на коне — при работе, и ему ничего другого не оставалось делать, как смирить свои порывы поисков счастья и остаться в Бруклине при жене и сыне. Для экономии средств Люся предложила ему какое-то время посидеть с ребенком. Он, за неимением другого занятия, милостиво согласился. А она продолжала работать клерком в библиотеке за мизерную зарплату (конечно, надо учитывать, что все это происходило в начале восьмидесятых) — восемь тысяч долларов в год. (Для сравнения: начинающий программист в то время зарабатывал где-то тридцать-сорок тысяч в год.)
Елена ЛИТИНСКАЯ, США
Окончание в следующем номере
Комментарии:
Гость
Как верно подмечено, и часто типмчно, для иммигрант-ской семьи.
Marina Ayzenberg
Akc
Гость Шапельникова Елена, Израиль
Добавить комментарий:
Добавление пустых комментариев не разрешено!
Введите ваше имя!
Вы не прошли проверку на бота!