Рыцарь печального образа

С егодня на телеэкранах Ян Арлазоров – частый гость. Его остроумные монологи, репризы, шутки всегда вызывают оживление и веселый смех в зале. Сейчас он расширил свой репертуарный диапазон. У него много авторских находок, импровизаций. И, тем не менее… «мужик» остается его «фишкой». Его ждут, с ним «хотят иметь дело». И артист, «идя навстречу пожеланиям трудящихся», играет в него и… выигрывает.

Он любимец публики, его розыгрыши приводят зрителей в восторг, публика покатывается от хохота. А между тем мало кто знает, что в повседневной жизни это очень скромный и не очень общительный человек, напоминающий рыцаря печального образа.

– Ян, ваши выступления основаны на тесном контакте со зрителями. Как вам удается так легко вовлекать публику в орбиту своих действий, делать их активными соучастниками всех миниатюр?

– Большинство людей по натуре своей коммуникабельны. Каждому человеку нравится, если его замечают и хотят с ним общаться. Особенно этим отличается, по-моему, наш человек, общественный по самой своей сути, воспитанный за минувшие десятилетия в духе коллективизма. Не знаю, но так уж получается, что я буквально кожей чувствую реакцию зала и каждого человека в отдельности. Я запросто разговариваю с ними, и мы играем вместе по предлагаемому мною сценарию. После моих прежних отстраненных монологов и пародий я понял, что нужно уйти как можно дальше от той дороги, на которой толпятся все артисты. Они читают тексты авторов, авторы читают собственные тексты, артисты театра и кино читают тоже. У всех один почерк. Словом, тоска зеленая, да и только! Я понял – надо дать зрителям что-то новое, непохожее на то, что было до сих пор. А именно, вовлечь зрителя в действие, чтобы он перестал быть только пассивным созерцателем.

– Начиная выступление, вы обычно обращаетесь к кому-нибудь в зале: «Мужик, а мужик!» За такое панибратство и фамильярность на вас не обижаются? Не у всех же чувство юмора на уровне.

– Поначалу чувствовалась какая-то настороженность из-за необычности моего приема. Особенно, если попадался «чопорный» зал. А сейчас – полный контакт, привыкли. Меня узнают, узнают себя во мне. Наоборот, радуются встрече. Как только выхожу на сцену, в зале возникает веселое оживление: «Hу, сейчас выдаст!». Пока иду от кулис к микрофону, выбираю «объект», группируюсь... Уже первое обращение к кому-нибудь публика воспринимает, как сигнал к игре... И пошло– поехало...

– А как вы сами охарактеризовали бы своего героя?

– Мой «мужик» – не злой. С ним не скучно. Он придумщик и чуточку аферист. Зрители невольно отождествляют его со мной, как читатели – писателя с героем его произведения. И я подчиняюсь им, веду нехитрую, а подчас и просто глупую игру. А что? Ведь все мы, в сущности, бывшие дети. Как ни крути, а в каждом из нас, пусть где-то подспудно, затаилось ребячество. Мне творчески и по-человечески интересно разбудить его и «вытащить» наружу. Моя нынешняя маска «мужика» попала в цель, и это приносит мне актерское удовлетворение. Вспомните цирк, тех же клоунов: Карандаша и его собаку Кляксу, Никулина, Шуйдина, Енгибарова, Олега Попова. У каждого из них была своя особая «маска». Не одно поколение зрителей принимало их игру. Пока я своего «мужика» сдавать в архив не собираюсь. Раз он нравится зрителям и с ним хотят «иметь дело», пусть еще поживет и поиграет с народом.

– А бывали какие-нибудь казусы, забавные случаи с вашим «героем», не предусмотренные вашим сценарием?

– Как-то получил гневную записку, в которой «коренной москвич» уличал меня в обмане. Он был убежден, что в зале на моих концертах присутствуют «подсадные утки» – мои знакомые и даже специально нанятые мною артисты, и они мне, дескать, подыгрывают. Hу, как такого Фому-неверующего разубедить?.. Подумал бы он о том, где мне взять такое количество «уток», если учесть, сколько у меня концертов и гастролей. Никаких бы денег не хватило, чтобы возить их с собой. Или вот еще один случай. Это было на гастролях в одном из сибирских городов. Зал был набит битком. Я предложил игру: «Стимул». Обращаюсь к одному из зрителей: «Что такое стимул? Знаешь? – Сейчас покажу!» Достаю конфету и кидаю в зал. Зритель ее ловит. «А теперь, я тебе дам сто долларов». И протягиваю купюру. Зритель тянется за ней, но я в последний момент убираю руку и говорю: «Видели, как тянется за долларами? Вот это и есть стимул». В следующий раз я не успел отдернуть руку со стодолларовой купюрой, зритель ее схватил и помчался к выходу. Что делать? «Эй, мужик! Погоди, куда мчишься, как скорый поезд? Доллары ведь не настоящие – фальшивые. Садись на место, а то ненароком посадят». Под хохот зала зритель вернулся и отдал мне мои кровные, настоящие денежки…

– В свое время вы ушли из престижного театра Моссовета, где проработали около 30 лет, где с успехом играли в спектакле «Шум за сценой». Театральные кассиры, нарушая все нормы этики Станиславского, писали над кассой: «В спектакле участвует Ян Арлазоров», и аншлаг был обеспечен.

– Я долго ждал новых ролей, но не дождался и, в конце концов, покинул труппу. В искусстве нужно постоянно находиться в действии и расширять свою палитру, потому что здесь дорог каждый день жизни.

– Что привело вас на эстраду?

– Интерес и любовь к этому виду искусства. Для меня выступление на эстраде – праздник. Праздник, который всегда со мной и во мне. В некотором смысле, я ставлю эстраду даже выше театра. Ведь, чего греха таить, в театре могут работать люди и без искры божьей. Там помогают антураж, декорации. Можно спрятаться за спину талантливого актера, воспользоваться интересными режиссерскими находками. А на эстраде ты один. Сам себе режиссер, сам себе актер, сам себе декорация, сам себе герой. На эстраде надо уметь удивлять, ведь искусство без интриги – не искусство. В театре ее создает драматург, а на эстраде все в этом плане зависит только от тебя.

– Как вы вообще стали актером? Мечтали об этом с детства? Пошли по стопам родителей?

– Стопы моих родителей далеки от Мельпомены. Отец – Мейер Самойлович – адвокат. Мать – Раиса Яковлевна – врач. Брат Леонид – математик, кандидат наук. Родители родом из Харькова, были весьма шокированы моим выбором профессии. Они, пережившие все пертурбации советской поры, в том числе и 1937-й год, прекрасно представляли себе, что такое в наше время артист, да еще с юмористическим уклоном. Так что домашняя среда отнюдь не благоприятствовала моим театральным склонностям. В этом плане меня воспитала и в меня заронила актерские зерна обычная школа, Моя учительница по литературе Зоя Александровна Блюмина организовала первый в Москве школьный театр. В нем я отводил душу: играл, импровизировал, сочинял, воплощал в образы всевозможные придумки. Теперь таких педагогов-энтузиастов, наверно, уже нет. И это прискорбно. Родители были в ужасе от моего увлечения. Они мечтали, чтобы я пошел в медицинский, а я после школы отправился в Щукинское училище. После его окончания работал в Центральном детском театре. Потом меня, говоря словами Пушкина, «заметил и благословил» Юрий Завадский. Пригласил к себе в театр Моссовета.

– Ян, а какой вы в обыденной жизни, в общении с людьми?

– В жизни я очень сложный, хотя и легко раним. У меня отсутствуют защитные средства от хамства, жестокости, наглости, напористости. Я теряюсь и долго не могу прийти в себя. Что касается общения, то меня рубахой-парнем не назовешь. Люблю одиночество. Люблю лежать, размышляя и анализируя. Одно время увлекался Востоком, его культурой, искусством, философией. Восточная мудрость меня покоряет и одновременно удивляет своей глубиной. «Меньше читай – больше думай». Эти простые слова часто повторяю про себя.

– Как, по-вашему, почему многие юмористы в жизни мрачноваты и неразговорчивы, а то и вовсе угрюмы? На ум приходят Райкин, Арканов, Хазанов, да и вы тоже.

– Хотя я и не одессит, но на ваш вопрос отвечу вопросом: как вы думаете, может ли, например, литейщик, монтажник, пахарь или певец, вернувшись домой, снова «вкалывать», как делал это весь рабочий день? Так и юмористы и сатирики. Со сцены обличаешь, остришь, импровизируешь. А после сцены воочию сталкиваешься с тем, что только что обличал, развенчивал. Тут уж не до юмора и смеха. Вообще, юморить все время на сцене и за столом невозможно. Что же тогда останется для сцены? Будешь играть в «полноги», как говорят в балете. Пар-то уже выпущен.

– Время сейчас для многих ваших коллег сложное. Даже хорошие артисты часто простаивают. За вас можно порадоваться. Вам, по-моему, это не грозит. И все-таки...

– Знаете, с чего началась моя игра? Как-то на остановке собралось много народа. Автобуса долго не было, чем у нас уже никого не удивишь, но на настроении всегда сказывается. Захотелось разрядиться, и я стал «играть». Люди быстро подключились, чтобы тоже отвлечься. Импровизация получилась хоть куда. Забыли даже, что стоим уже минут сорок. Хохот стоял гомерический. Собралась солидная толпа, и все с удовольствием играли, словно давно и хорошо знают друг друга. Тогда я просто хохмил, а потом, вспомнив эту спонтанную историю, попробовал перенести такой прием на сцену. Так вот, если останусь без работы, пойду «в народ» и, думаю, примут. Буду играть на остановках, во дворах, подземных переходах. Думаю, что те, кто сейчас зарабатывают таким образом на жизнь, меня примут в свои ряды…