Марк Алданов: «Все решает случай»

Марк Александрович Ландау родился 26 октября 1886 года в Киеве, в семье богатого еврейского предпринимателя-сахарозаводчика. Окончил классическую гимназию и получил основательные знания, в том числе и иностранных языков: латынь, древнегреческий, немецкий, французский и английский языки. Затем Киевский университет сразу по двум факультетам — правовому и физико-математическому (отделение химии). Правоведом не стал, а вот химик из него получился отменный. Первая публикация: «Законы распределения вещества между двумя растворителями». На Западе вышли две научные книги: «Лучевая химия» и «О возможности новых концепций в химии». В первую мировую войну разрабатывал средства защиты от химического оружия. Химией занимался почти всю жизнь, совмещая науку с писательством, считая, что переключение деятельности весьма полезно. Скрупулезность ученого характерна и для Алданова-писателя. Он выверял и проверял факты, никогда не позволяя отсебятины. Часто цитировал француза Олара: «Нет ничего более почетного для историка, если сказать: я не знаю». Треть жизни просидел в библиотеках и за чтением книг». Однако тишину библиотек взорвали сначала февральская, а затем октябрьская революции. И надо было делать выбор: по какую сторону баррикад встать. Алданов предпочел героев народнического движения — Веру Фигнер и Германа Лопатина, встречался, разговаривал, был дружен с лидером кадетов Павлом Милюковым. Большевиков ненавидел. В своем «Армагеддоне» (1918) как истинный ученый препарировал и анализировал большевизм и его идеи. «Загадки русской революции» для него не было: он понимал сущность новых вождей. Как гуманист, не мог принять режим, опирающийся на насилие и террор и стремящийся к тотальному контролю над умами и душами. Разбирая не только русскую, но и все предыдущие революции, Алданов пришел к выводу: «Любая шайка может при случайно благоприятной обстановке захватить государственную власть и годами ее удерживать при помощи террора, без всякой идеи, с очень небольшой численно опорой в народных массах; позднее профессора подыскивают этому глубокие социологические основания». Крамольная книга «Армагеддон» была уничтожена. Политическая борьба с большевиками была обречена на провал, и пришлось Алданову покинуть Россию. Жил то в Париже, то в Берлине. Первая книга в эмиграции — «Ленин» (1919) — выдержала несколько изданий. О своем антигерое Алданов сказал: «Я его ненавижу, как ненавидел всю жизнь… Того же, что он был выдающийся человек, никогда не отрицал». В эмиграции Алданов окончательно сформировался как писатель-историк. Тема революционных потрясений — сквозная для всего его творчества. Литературный успех пришел с повестью «Святая Елена, маленький остров» (1923), позднее закрепленный тетралогией «Мыслитель» (романы «Девятый Термидор», «Чертов мост», «Заговор»). Затем последовали «Ключ», «Бегство», «Пещера», в исторических персонажах многие искали современных аналогий, и писателю пришлось объясняться: «Питта я писал с Питта, Талейрана — с Талейрана и никаких аналогий не выдумывал… Некоторые страницы исторического романа могут казаться отзвуком недавних событий. Но писатель не несет ответственности за повторения и длинноты истории». Как опытный инкрустатор, он вводит цитаты в текст, всегда к месту и всегда точно. Так, в очерке о Юзефе Пилсудском приводится ответ польским социалистам, которые обратились к нему как к «товарищу Пилсудскому»: «Господа, я вам не «товарищ». Мы когда-то вместе сели в красный трамвай. Но я из него вышел на остановке «Независимость Польши», вы же едете до конца, до станции «Социализм». Желаю вам счастливого пути, однако называйте меня, пожалуйста, паном». Алданов прекрасный стилист, однако, у него не бунинское благоухание текста, а сияющий интеллектуальный блеск, порой он даже подавляет эрудицией. Но у него есть другое: биение мысли. Свой чисто алдановский стиль. Он не только романист, но еще моралист и философ. Литературным, кумиром Алданова был Лев Толстой, о ком всегда отзывался с волнением. Как и Толстой, виртуозно строил композицию, понимая историю как стихийный процесс. Он не был детерминистом и отвергал тезис о «миллионе случайностей, образующих независимые друг от друга цепи причинности». Он считал, что никаких причинно-следственных связей нет, что в истории господствует хаос случайности. «По случайности, — пишет он в очерке о Жозефине Богарне, — эта женщина не взошла на эшафот, по случайности взошла на трон, по случайности с трона сошла». Подобно Жозефине, все его исторические персонажи не могут ни предвидеть опасности и последствий, ни повлиять на течение истории, где торжествует «философия случая». Он вполне мог бы повторить вслед за Анатолем Франсом: «Случай — вообще Бог!» А раз все случайно, то не может быть никаких иллюзий. Именно об этом писал Гайто Газданов: «Алданов не верил ни в прогресс, ни в возможность морального улучшения человека, ни в демократию, ни в убогую политическую фразеологию, ни в так называемый суд истории, ни в торжество добра, ни в христианство, ни в существование чего-либо священного, ни в пользу общественной деятельности, ни в литературу, ни в смысл человеческой жизни — ни во что. И он прожил всю жизнь в этом безотрадном мире без иллюзий!» Отвечая на анкету журнала «Числа» (1931), говорил: «Я думаю, что так называемая цивилизация, с ее огромными частными достижениями, с ее относительно общими достоинствами, в сущности, висит на волоске. Вполне возможно, что дикость, варварство и хамство в мире восторжествует. Эта мысль сквозит в разных моих книгах и, вероятно, оттого меня часто называют скептиком». Невольно возникает вопрос: а что делать?! Бороться с «черной природой» человека, укреплять разум и волю, прислушиваться к сердцу, — вот завет Марка Алданова. По воспоминаниям Георгия Адамовича, «Алданов действительно с досадой и недоумением смотрел на «человеческую комедию» во всех ее проявлениях. Интриги, ссоры, соперничество, самолюбование, счеты, игра локтями — все это в его поведении и его словах полностью отсутствовало…» «Это был редкий человек, и даже больше, чем редкий: это был человек в своем роде единственный, — продолжал Георгий Адамович. — Ни разу за все мои встречи с ним он не сказал ничего злобного, ничего мелкого или мелочного, не проявил ни к кому зависти, никого не высмеял, ничем не похвастался — ничем, ни о ком, никогда…» Историк Карпович считал, что «в основе благожелательности Алданова лежало прежде всего то, что он был человеком культуры». «Последний джентльмен русской эмиграции», — так определил Алданова Иван Бунин. «Многие его любили. Явление редкое — Алданов действительно был хорошим коллегой, не сплетничал, не завидовал, и никого не ругал, как Бунин, например», — отмечал Юрий Терапиано. «Останется навсегда в памяти его моральный облик изумительной чистоты и благородства» (Леонид Сабанеев). В отличие от многих писателей-эмигрантов Алданов ухитрялся сводить концы с концами, живя исключительно на гонорары, и при этом помогать тем, кто нуждался еще больше, чем он сам. Эту душевную щедрость отметил художник Арнольд Лаховски в портрете Алданова: мягкие черты интеллигента, высокий лоб, проницательный взгляд и грусть в глазах: все вижу и все понимаю… Знаменитый астроном Тихо де Браге в свое время говорил: «Меня нельзя изгнать, — где видны звезды, там мое отечество». Эти слова применимы и к Алданову. Его звезды — излюбленные исторические личности — всегда были с ним, как в России, так и на Западе. В этом смысле он прожил относительно спокойную жизнь, а уж личную — точно. Женат был один раз (в начале 20-х годов женился на двоюродной сестре Татьяне Зайцевой) и в браке был счастлив. Единственную горечь принесли две эмиграции: сначала из России, а потом, в конце 1940-го, из Франции. В Нью-Йорке он вместе с Михаилом Цетлиным основал «Новый журнал» и выступал со статьями в газете «Новое русское слово». В Америке написал объемистый роман «Истоки». В 1947-м вернулся во Францию и осел в Ницце («О, этот юг, о, эта Ницца, о, как их блеск меня тревожит…» — писал еще Тютчев). В Ницце Алданов любил посидеть в кафе на площади Моцарта («Мозар» по-французски). Свой последний роман «Самоубийство» завершил в 1950-м, в нем снова Ленин со своим «резервуаром ненависти» к России и русскому народу. В последние годы Алданов часто говорил о смерти, почти всегда иронически. «Вот увидите, скоро вам придется писать: «Телеграф принес печальное известие…», — говорил он Адамовичу. Очень боялся Марк Александрович «кондрашки», то есть удара и паралича. В июле 1956 года писатель участвовал в заседаниях конгресса Международного Пенклуба в Лондоне. Скромно и тихо отметил 70-летие и через 4 месяца — 25 февраля 1957 года — скоропостижно скончался. В последнем интервью 7 ноября 1956-го «Голосу Америки» Алданов пожелал всем, в том числе и себе, освобождения России. «Человеку свойственно и естественно желать свободы — бытовой, духовной, политической — «свободы от страха», по знаменитому выражению Рузвельта. Свободы веры и мысли и уверенности в том, что его не могут в любой день ни за что ни про что посадить в тюрьму или расстрелять… Желаю человеку человеческой жизни». В одной из статей (сб. «Современные проблемы», 1922) он писал: «Мир демократизируется — и Россия демократизируется с ним: нам нельзя и некуда уйти от общего мирового закона. Наполеон говорил, что демократический строй — забавная игрушка для народов. Может быть, но народы дорожат этой игрушкой…» Демократия, возможно, действительно, игрушка. Что касается книг Марка Алданова, то это игрушки интеллектуальные. Как говорится, именины сердца и пир духа. Почитайте Алданова, не пожалеете. Он искусный, искрометный рассказчик, и это чувствуется едва ли не в каждом его пассаже: «Под конец его карьеры положение Азефа стало очень трудным. Он должен был убивать и выдавать, убивать и выдавать, напрягал все силы для соблюдения наименее опасной пропорции выданных и убитых людей…» «Падеревский как-то назвал большевизм «восстанием людей, не употребляющих зубной щетки, против людей, употребляющих зубную щетку». В том же метафорическом смысле можно было бы сказать, что ранняя гитлеровщина была бунтом, полуинтеллигентов против интеллигенции». А вот как описывает Алданов советскую элиту, увиденную в кинохронике (1933): «За президентом (Калининым, не Путиным — Ю. Б.) следуют сановники, и чекисты. Не разберешь, кто сановник, кто чекист. Лента на мгновение выбрасывает и уводит истинно страшное, зверское лицо. Кто это? Кем был этот человек до революции? Как могли подобные люди появиться в чеховской России, в той России, «где ничего не происходит», где национальным недостатком считалась обломовщина… В отдельности они ничтожны, в массе очень страшны. Вот она, новая людская порода…» Написано более 70 лет назад, а как злободневно! Посмотрите на думцев, на чиновников, на прокуроров — вся та же «новая порода». Ничего Ааданов не выдумал. Он описывал то, что знал досконально. Заалдановская Новая Россия…