Искусство запоминать: о еврейской мнемотехнике

Дело в том, что ситуация совпадения исхода Шаббата с началом Шавуота предполагает изменение обычного порядка брахот. Сначала следует благословение на вино (ЯИН), затем КИДУШ — освящение праздника, далее зажигается свеча hавдалы (НЕР), потом произносится благословение, разделяющее святость Субботы от святости праздника (hАВДАЛА) и, наконец, благословение Шеhехияну, знаменующее собой наступление уникального праздничного периода (ЗМАН). Сочетание начальных букв слов ЯИН — КИДУШ — НЕР — hАВДАЛА — ЗМАН дает специфическую аббревиатуру — нотарикон, которая напоминает звучание фразы на идиш ЯК’Н ХАЗ — «Поймай зайца». Понятная всем формулировка позволяла с легкостью воскресить в памяти необычную последовательность благословений. Поэтому иллюстрация здесь служит не просто украшением, развлекающим читателя. Сцена заячьей охоты — это своего рода сигнал к активизации работы памяти и воображения. Мнемоническая фраза ЯК’Н ХАЗ превращается в мнемоническую иллюстрацию. Память получает дополнительное подспорье: картинка напоминает о фразе, фраза распадается на составляющие ее буквы и оказывается аббревиатурой, которая, в свою очередь, концентрирует внимание на нехарактерном порядке благословений. Однако воображение читателя могло двигаться не только от иллюстрации к тексту, но и наоборот. Необычный порядок благословений кажется слишком сложным для запоминания; в поисках решения взгляд читателя обращается к картинке, которая предоставляет ему необходимый ключ. Аббревиатура в еврейской традиции — не только разновидность словесной игры, но и способ интерпретации текста, возможность разглядеть в нем скрытые смыслы. Например, наши мудрецы видят в слове ЭШЕЛЬ, означающем посаженную Авраамом рощу, намек на гостеприимство патриарха и на его неустанное желание помогать ближним: первые буквы слов АХИЛА (еда), ШТИЯ (питье) и ЛИНА (ночлег) как раз и складываются в слово ЭШЕЛЬ. Нотарикон позволяет распознать связь между вещами и явлениями совершенно разного порядка. По той же схеме функционирует человеческая память и активизирующие ее методики. В силу того, что еврейская традиция опирается, в основном, на слово, а не на визуальный образ, для таких мнемонических техник использовались яркие метафоры и необычные риторические приемы. Но, как видно из нашей охотничьей сцены, стимуляцию памяти могли оказывать и иллюстрации. Именно на визуальном восприятии основывается традиция европейской мнемотехники. И между этими двумя традициями — еврейской и европейской — безусловно, есть интересная связь и примеры взаимного влияния. Еще античные риторы разработали правила «искусства памяти» — ars memoriae. Преобладание устной культуры, отсутствие книгопечатания и дороговизна рукописных книг сделали умение максимально использовать возможности памяти непременным атрибутом мудреца. Предполагалось, что для наилучшего запоминания информации необходимо прибегнуть к помощи ярких образов (imagines). А для того, чтобы систематизировать эти образы, избежать их путаницы, нужно мысленно поместить каждый из них в установленное для него место (locus). Ритор мог совершить, например, мысленную прогулку по некоему воображаемому зданию, в процессе которой он последовательно «обнаруживал» и «собирал» образы-ключи, каждый из которых ассоциативно соотносился с конкретной идеей или последовательностью слов. Таким образом, судебную речь или даже философский трактат можно было запечатлеть в памяти, пользуясь такой своеобразной картой. Наглядным и популярным по сей день примером подобной карты является система созвездий и знаков зодиака. Хаотическое, на первый взгляд, скопление звезд обретает упорядоченность лишь тогда, когда небесный свод делится на секторы, а сами звезды складываются в определенные образы и фигуры. Античное «искусство памяти» пользовалось колоссальным авторитетом в Средние века и эпоху Возрождения. Если вернуться к нашей иллюстрации, то она, несомненно, проникнута духом ars memoriae. Фраза, которую было необходимо запомнить, превратилась в яркий визуальный образ охоты. Другая иллюстрация на эту же тему из Дармштадтской Агады XV в. демонстрирует мнемонический образ (imago), запечатленный в определенном пространстве (locus, «памятное место»). Сцена охоты здесь происходит в замкнутом пространстве рощи, обнесенной изгородью. В европейской культуре образ закрытого сада, рощи, парка всегда семантически связан с образом Рая. В качестве еще одного намека на Ган Эден, художник изобразил в центре возвышающееся над остальной растительностью дерево — напоминание о Древе Жизни. Изгородь сада очерчивает всю сцену охоты, заостряет на ней внимание, как бы ловит и запирает мысль зрителя, вынуждая ее работать в заданном направлении. Такую же функцию выполняет ограничивающая изображение сеть ловчего на первой иллюстрации. В этой связи само слово «охота» приобретает новый смысл. Тот, кто желает вспомнить какую-либо информацию, подобен охотнику, преследующему добычу. Работа памяти — это охота за мыслью. Именно такой философский подтекст имели многочисленные сцены охоты, которые так часто встречаются в средневековых миниатюрах стран исламского Востока. Описание работы мысли и воображения в терминах охоты также восходит к античной риторике. Эта метафора не будет забыта и во времена европейского Средневековья и Ренессанса. На первый взгляд, сцена из Дармштадтской Агады менее охотно выдает свою связь с нотариконом «ЯК’Н ХАЗ» — первым делом в глаза бросается преследуемый олень, не имеющий к нашей фразе прямого отношения. Однако если приглядеться, можно обнаружить притаившегося под его копытами маленького зайца: он напоминает о том, что перед нами не просто сцена аристократической охоты, но и особая мнемоническая картинка. Так для чего все-таки художнику понадобилось изображать оленя, когда логичней было бы ограничиться зайцем? Не нужно забывать, что эта сцена служила иллюстрацией к Пасхальной Агаде, которую старались оформлять особенно тщательно и по возможности роскошно. И поскольку во время праздничной трапезы каждый еврей уподобляется царю, в иллюстрациях часто подчеркивался именно этот аспект царской роскоши, аристократического досуга и свободы. Именно поэтому заячья охота — удел простолюдина — превращается здесь в охоту на оленя — времяпрепровождение вельмож и царских особ. Но не только сад или роща могли использоваться как мнемонические локусы памяти. Дом, здание, постройка, помещение являются по своей природе упорядоченным, организованным пространством, обладающим четкой структурой и планом. Этот план подчиняет себе и обитателей дома, и предметы, размещенные в нем. Поэтому именно дом был идеальной моделью организации «пространства» человеческой памяти. Интересная иллюстрация, связанная с мнемоническим использованием образа дома есть в медицинском трактате Тобия Кона «Маасэ Товия» (18. век). Здесь сопоставляется расположение и взаимосвязь внутренних органов человека с устройством многоэтажного здания. Венчающая постройку башня своим архитектурным декором повторяет черты лица: трубы напоминают уши, а многочисленные окошки — глаза, нос и рот. Каждый из этажей соотносится с одним из отделов человеческого организма. Этажи, помещения, разделенные сводчатыми арками — это «места памяти», где расположены предметы, намекающие на функции различных органов: алхимическая печь (атанор), кипящий на костре котел, вентиляционные окна, фонтан, водосточная труба и т. д. Важно и то, что нумерация на обоих рисунках совпадает, и автор в пояснительном тексте, помещенном между иллюстрациями, указывает, каким предметам соответствуют те или иные органы. Таким образом, трудная для запоминания анатомическая схема превращается в наглядную и легкую для восприятия схему дома. Подобные сопоставления имели не только педагогическое, вспомогательное значение, но и могли выражать более абстрактные и философские обобщения. Маhaраль из Праги в своем знаменитом сочинении «Вечность Израиля» (Нецах Исраэль) уподобляет Иерусалимский Храм человеку и его душе. Каждому из отделений Храма соответствует определенное душевное качество либо интеллектуальная способность. Фактически, внутренний мир человека своим совершенством призван воспроизводить величие и святость Храма, и человеческую душу, в которой раскрывается слава Творца, Маhараль уподобляет Храму, в котором проявляется б-жественный свет. Также мудрец сопоставляет, например, три отдела человеческого мозга, вмещающие три основные силы интеллекта — мышление, память и понимание, — с тремя частями здания Храма — Храмовым Двором (АЗАРА), Залом (hЕЙХЕЛЬ) и Святой Святых (КОДЕШ hА’КОДАШИМ). Обращаясь к своему внутреннему миру и самосовершенствуясь, человек вспоминает о Храме и отстраивает его заново в собственной душе. В итоге можно сказать, что мнемотехника в еврейской традиции была не просто средством тренировки памяти, но давала человеку возможность, вспоминая, то есть, находя связь между далекими, на первый взгляд, идеями и явлениями, разглядеть черты святости в привычном и обыденном.